этом болоте. "Прости меня",-- повторил он еще раз и опустился на колени, чтобы поцеловать на прощание белую с голубыми прожилками руку, лежащую на краю кровати. Она не знала, означает ли это со страхом ожидаемое сближение, и поэтому молчала. Его уста прикоснулись к ее руке, и он ощутил свои зубы, которые слегка вдавились с внутренней стороны в губы, словно в край твердого черепа, который затаился в его голове и нашел продолжение в скелете. Он ощутил также теплое дыхание во рту и вросший между косточками нижней челюсти язык, он знал, что ему теперь следует побыстрее уйти, пока Элизабет всего не поняла, Но он не хотел признавать за Руценой столь скорую победу, поэтому, не говоря ни слова, застыл на коленях у кровати, пока Элизабет, дабы напомнить ему о прощании, не пожала ему едва заметно руку, Может быть, он абсолютно преднамеренно неправильно истолковал этот знак, ибо это позволило ему словно бы издалека ощутить ласкающее прикосновение рук Руцены; он не отпустил ее руку, хотя, собственно говоря, он изнывал от нетерпения оставить эту комнату. Он ждал чуда, знака милости, которую Бог должен был ему оказать, и было так, словно вход для милости преграждает страх. Он попросил: "Элизабет, скажи что-нибудь", И Элизабет размеренным тоном, словно это были вовсе и не ее слова, произнесла: "Мы не совсем чужие, но и не совсем близки друг другу", Иоахим спросил: "Ты уйдешь от меня. Элизабет?" Элизабет с какой-то нежностью в голосе ответила: "Нет, Иоахим, я ведь думаю, что нам теперь жить вместе. Не печалься, Иоахим, все изменится к лучшему". Да, хотелось ответить Иоахиму, Бертранд тоже так говорил; но он запнулся, потому что слова Бертранда в ее устах были мефистофельским знаком нечистой силы и зла, а не знаком Бога, чего он ждал, на что уповал и о чем молился. На какое-то мгновение на фоне коричневого столика возник образ Бертранда, затем снова исчез, и это был злой дух, лицо и фигура которого отбрасывали на стену тень в виде горной гряды, И то, что это происходило в такой неподвижности и оцепенении, и то, что так быстро, словно по звонку, все это опять исчезло, было не чем иным, как напоминанием о том, что зло еще не побеждено, что и Элизабет сама еще во власти зла, ибо она выдает его существование в себе его собственными словами и не может разогнать призраки и химеры словом Божьим. Это разочаровывало, но это было и хорошо, трогательным было это человеческое создание, умиляла его слабость, Элизабет была целью небесной, но путь к этой цели земной, и найти, проторить его для них обоих-- вот в чем состояла его задача, невзирая на все его собственные большие слабости; где же все-таки дорожный указатель на пути к познанию в полном одиночестве? Где помощь? На ум ему пришли слова Клаузевица, который говорил, что правда -- это предчувствия и смутные догадки, в соответствии с которыми и поступают, а его сердце смутно предчувствовало, что им в кругу христианской семьи будет дарована спасительная помощь милости, защищая их от того, чтобы им не пришлось бродить по земле в неведении, без помощи и без цели, и чтобы их не смогли превратить в ничто. Нет, это нельзя было назвать условностью чувств. Он выпрямился и нежно провел рукой шелковому одеялу, которым было прикрыто ее тело; он ощущал себя немножечко человеком, который ухаживает за больным," ему казалось, что он хочет погладить больного отца или его посланца. "Бедная маленькая Элизабет",-- сказал он; это были первые ласковые слова, которые он решился произнести. Она освободила руку и погладила его по волосам. "Так поступала и Руцена",-- подумал он. Но она тихо прошептала: "Иоахим, мы ведь еще недостаточно близки". Он приподнялся чуть повыше и присел на краешек кровати, его рука ласково перебирала ее волосы, Затем он наклонился, опираясь на локти, и начал рассматривать ее лицо, которое лежало на подушках и все еще оставалось бледным и чужим, не лицом женщины и не лицом его жены; закончилось это тем, что он медленно, и сам того не замечая, занял рядом с ней лежачее положение. Она немного подвинулась, и ее рука с охваченным кружевной оборочкой запястьем, одиноко выглядывавшая из-под одеяла, покоилась теперь в его руке. Лежа в таком положении, он немного примял форменный сюртук, распахнувшиеся полы обнажили черную ткань панталон, заметив это, Иоахим быстрым движением привел сюртук в порядок и прикрыл полами панталоны. Затем он выпрямил ноги и, дабы не касаться своими лакированными сапогами постельного белья, пристроил их, слегка напрягая, на стул, стоявший рядом с кроватью. Огоньки свечей начали мигать; вначале погасла одна, потом -- другая. То тут, то там слышны были приглушенные шаги по ковровому покрытию коридора, один раз хлопнула дверь, издалека доносились шумы гигантского города, интенсивный транспортный поток которого не затихал полностью даже ночью. Они лежали неподвижно и смотрели в потолок комнаты, на котором отражались полоски света из щелей оконных жалюзи, этот рисунок чем-то напоминал ребра скелета. Затем Иоахим задремал, и Элизабет, заметив это, улыбнулась. А вскоре уснула и она.
- Как бы там ни было, но через без малого восемнадцать месяцев у них родился первенец. Все произошло спокойно. А как именно, вряд ли стоит продолжать рассказывать, Представленные выше характеры помогут читателю и самому окинуть все мысленным взором.