Женат ли ты, есть ли у тебя дети?
Испытал ли ты чувство отцовства, разливающееся по всей душе, сквозящее во взглядах, разговорах, поступках? Любовь отца к сыновьям, какую я испытал, течет в жилах вместе с кровью, бьется в самом сердце, проникает в каждый нерв и наполняет каждую частицу человеческого существа.
После того как моя жена родила первого ребенка, я не чувствовал больше одиночества. Слово «я» постепенно исчезло из моего обихода, уступая место словам «сын мой».
Я подолгу смотрел в глаза моего маленького Асама. Мне хотелось постоянно прикасаться щекой к его щеке, прижимать его к груди… Ах, какое у меня горе! О, если бы я мог сегодня прижать его к своей груди! Но где он, Асам?
В состоянии ли ты представить себе, какие опасения терзали мою грудь всякий раз, когда маленький Асам кашлял, или у него повышалась температура, или ему нездоровилось, или омрачалось его безоблачное веселье?
Вероятно, ты можешь вообразить, какой страх мучил мою душу, когда Асам шел к балкону и цеплялся руками за барьер. Я опасался, что он упадет на улицу, и спешил утащить его в дом, но я ничем не обнаруживал своего страха. Я скрывал свои маленькие и большие опасения за его жизнь, потому что очень хотел вырастить из него человека со смелым сердцем и решительной душой.
Я оставлял его одного в различных затруднительных положениях и смотрел, как он из них выходит.
Я привязывал Асама к двери и наблюдал, как он, улыбаясь, бесстрашно остается один; счастье разливалось по моим жилам каждый раз, когда мой сын уверенно проходил какое-нибудь испытание.
Его характер становился все решительнее и тверже, а мое сердце радовалось этому и ликовало.
Сын мой рос — и вместе с ним будто бы рос я. Сын мой говорил — мне казалось, что говорю я сам. Сын мой уверенно шагал, у него появился зоркий взгляд, мужественная речь, проницательный ум — все это были мои достижения, моя гордость, дело моих рук.
Как сладостны были его взгляды! Его слова ласкали меня, как луч света, а шаги его были шагами надежды по радостной дороге будущего.
До самой смерти я не забуду того вечера, когда Асам пришел домой из школы, положил книги в своей комнате, подбежал ко мне и попросил:
— Папа! Послушай эту песню!
Асам поднял голову и начал петь:
Страна моя, страна моя, я умру за тебя.
Его голос наполнял все мое сердце и проливал в него свет, и какой свет!
Мой взгляд был прикован к его лицу. Я начал мечтать и вместе с ним умчался в будущее: я видел моего сына то национальным вождем, говорящим с массами, то свободолюбивым писателем, сочиняющим статьи, бичующие пороки, борющимся против несправедливостей, защищающим свободу; я видел его то за решеткой тюрьмы, то среди демонстрантов. Лицо Асама выражало веру в победу, брови были нахмурены, пот каплями выступил на лбу, а голос громко зазвучал, когда он воскликнул:
— Свободы… хлеба для всех… долой империализм!
И я ответил:
— Долой империализм!
Вдруг маленькая рука неожиданно дотронулась до моей руки, и сын мой спросил:
— Что значит империализм, папа?
Асам — маленький ребенок — спрашивал меня, что такое империализм.
Я ответил:
— О Асам, ты скоро это узнаешь и будешь бороться против него, сын мой, вместе с другими добровольцами.
С этого времени в моем сердце начала укрепляться вера в будущее Асама, она стала расти изо дня в день. Я страстно хотел увидеть сына оратором, писателем, преданным патриотом, борцом за свободу Египта.
Асам стал всем для меня, он стал моей сокровенной надеждой, моей мечтой.
Потом у меня родился второй сын — Самир. Я поделил между ними свою жизнь и все свои помыслы. Я отрешился от себя, чтобы жить для сыновей. Я дышал, когда они дышали, заболевал, если они были больны, радовался, когда их души наполнялись радостью.
Мой интерес к себе исчез перед огромной заботой о чудесных сыновьях — Асаме и Самире.
Разве мне не простительно говорить, что они чудесны?
Ведь они частица меня самого, более того — самые любимые создания, которыми я обладаю, они действительно чудесны.
Однажды, узнав от Асама, что учащиеся собираются устроить демонстрацию протеста против чрезвычайного положения, я пошел в школу и в день демонстрации незаметно влился в ряды юношей. Не удивляйся. Я хотел услышать речь моего сына. Вместе с учащимися я аплодировал Асаму, когда он обвинял Исмаила Сидки в беззаконии и говорил, что чрезвычайное положение — это железная стена, воздвигнутая слабым, пугливым человеком, боящимся народного восстания, что Сидки навязал чрезвычайное положение Египту потому, что знает — народ встревожен и не верит правителю.