Но так уж устроен человек, что надеется на чудо до последнего. Вот и Володя Межевич «махнул клифт, правилку и шкары» на несколько паек хлеба и обещанную поблажку. Пальто отдал десятнику Попову, тому скоро на свободу, зато нам теперь гарантирована шестисотка и второй котел. Ну, а мне «загонять» нечего, и я чувствую себя нахлебником своего напарника; дрожу в обносках с воли — никому они не нужны, никто за них и пайки не даст. А Володя в «обновках» стал походить на догорающего доходягу — бушлат третьего срока, бумазейный малахай, ватные бахилы и лапти на ногах.
Однажды в зоне я неожиданно встретил давнего знакомого — поэта Сергея Дорожного1. Тут он значился под своей фамилией — Середа. Мы с ним дружили на воле, часто виделись в Доме писателя, бывал я у него на квартире, в «писательском микрорайоне» на улице Розы Люксембург. Сидели даже в одной камере минской городской тюрьмы. Его раньше нас забрали и раньше отправили на этап. И вот встреча. Увидел — и едва узнал. Сергей всегда был одет франтовато: носил хорошие костюмы, модные ботинки и галстуки, дорогого драпа пальто и непременно шляпу. И в тюрьме он выделялся одеждой. Теперь на нем были тесная пропыленная бумазейная шапка с подвернутыми короткими ушами, третьего срока бушлат, бахилы и так называемые ЧТЗ (Челябинский тракторный завод) — огромные ботинки из автомобильных покрышек.
Настроение у Дорожного было, однако, бодрое: несмотря на «контрреволюционную» статью, устроился в бухгалтерию счетоводом, выписывал на бригады лапти, портянки, телогрейки, белье. Я поинтересовался, как это ему удалось, попасть в «придурки». Сергей не очень охотно рассказал, что начальник КВЧ (культуро-воспитательной части) Молоканов прознал, что он поэт, попросил сочинить мобилизующие частушки, рифмованные лозунги и за это пристроил в контору. «А какой он из себя, Молоканов?» — спросил я. «Так он же каждое утро на разводе выступает с речами, призывает выполнять и перевыполнять план, давать «лес Родине, и она вас простит!». Я думал, что это заместитель начальника такой пламенный пропагандист, но Сергей объяснил, что Молоканов «бытовик», родом из Горького, его расконвоировали и поручили воспитывать нас. Теперь стало ясно, почему на разводе, взобравшись на ящик, он обращается к нам: «Товарищи заключенные! Родина-мать дала вам возможность честным трудом искупить свою тяжкую вину. Родине нужен лес для великих строек социализма, наш долг — дать его Стране Советов, оправдать доверие партии Ленина — Сталина, сохранившей вам жизнь, чтобы вы исправились, перевоспитались и стали честными гражданами нашей самой счастливой в мире страны. За ударный труд предоставляются зачеты, и вы досрочно возвернётесь в семью строителей социализма. За работу, това-р-ищи!» Одно и то же каждый день.
Молоканов ходит в буденовке, новеньком бушлате, подвернутых аккуратных валенках, весело шутит с начальником и командиром взвода, запанибрата с вахтёрами, живет в отдельной кабинке, обеды ему прямо из кухни носят дневальные. После ежедневной «молитвы» на вахте Молоканов подает знак приблатнённому гармонисту, и тот наяривает «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля». Под эту музыку вахтёр пересчитывает поголовье бригад, а стрелки заученно долдонят «шаг вправо, шаг влево… стреляю без предупреждения!»
На одном из разводов Молоканова не было, а мы так привыкли к его зычным «акафистам», что казалось, чего-то не хватает. Думали, заболел, ан нет, поползли слухи: пламенный оратор и воспитатель наш… удрал. Удрал, и след его простыл. Ни стрелки, ни овчарки так и не взяли следа, которым сиганул Молоканов. Оперуполномоченный чекистского отдела ночь напролет допрашивал Дорожного, как он способствовал побегу Молоканова. И тот рассказал чистую правду: за должность в конторе начальник КВЧ снял с него всё, вплоть до белья, на котором не было лагерных печатей. Пальто и шапку переправил на конбазу заблаговременно, на костюм Дорожного напялил новенький бушлат и в таком виде отправился, якобы на станцию Постой за плакатами, присланными из управления. Пошел — и сгинул. Спохватились только на другой день, когда «проповедник» не появился на разводе. Потом уж выяснилось, что Молоканов вовсе не Молоканов, а известный в воровском мире аферист, которого разыскивают по всей стране. Он раздобыл себе приличную «ксиву» (документ), путешествовал с нею по Волге и Кавказу, пока не почуял, что может влипнуть за содеянные ранее крупные преступления, украл какую-то мелочишку, да так, чтоб поймали сразу. Дали ему четыре года, и он спрятался на нашем лагпункте, где и пересидел опасные времена. Соскучился по настоящей работе и вот исчез, чтоб продолжить гастроли по основной специальности.