Неожиданно нам присудили первое место, а деньги, вырученные за спектакль, пошли на премии всем участникам. Второе место заняла районная школа. Разобиженные болельщики районной школы топали и свистели, кричали: «Неправильно!», требовали пересмотра. Однако решение жюри было окончательным. Мы только начали складывать свой реквизит, как на сцену с
маленьким сыном пришел сам Пушиков. Он первый кивнул мне и попросил показать мальчику, что это за змей, из чего сделан и как горят его глаза, малыш думал, что мы поймали в тайге и привезли настоящее чудище. Он тоже похвалил участников: «Здорово у вас выходит»,— буркнул Пушиков напоследок.
Не успели собраться, как меня вызвали в районо. Я побежал, надеясь на благодарность и одобрение. Но Маевский встретил меня насупленно. Сесть не предложил. «Скажите, только честно, где вы взяли костюмы, парики и прочие причиндалы?» Я с удивлением глядел на него и молчал. Он повторил вопрос. « Из огня».— «Я говорю серьезно»,— обиделся Маевский. «А я серьезно и отвечаю». И рассказал, как дети выхватывали из финагентского костра старое тряпье, с каким усердием шили потом и клеили. Иосиф Никифорович искренне рассмеялся: «Ко мне пришла делегация средней школы с требованием отменить решение жюри, потому что в Биазе работает ссыльный артист московского театра и костюмы у них не самодельные, а присланные из театра несколькими посылками». Тут уже и я рассмеялся, «Да вы садитесь, садитесь,— смягчился и предложил Маевский. Я, признаться, и сам удивился, откуда всё это у вас. Ну что ж, успехов вам. Езжайте, работайте, а мы, если надо, мы, если потребуется, поддержим». И он впервые подал мне руку. Мы и в биазинском клубе показали раз пять свою программу при полном, как говорится, аншлаге. Смягчилась даже Наталья Ивановна, хотя совсем недавно возмущалась, что мы превратили школу в склад утильсырья. Но маленькие черные её глаза глядели по-прежнему настороженно и пронзительно.
Через неделю пришла районная газета с рассказом о смотре школьной самодеятельности. Хвалили наших артистов, костюмы, концертную программу. В возвышенных тонах говорили и о выступлепии средней (районной) школы, особо отмечались заслуги художественного руководителя Варвары Степановны Новожиловой. Мои драмкружковцы оскорбились, что даже не названо имя их руководителя! Я успокаивал своих правдолюбцев: «У нас же са-мо-деятельность. То есть действовали вы сами, и первое место заслужили сами, а я лишь подсказывал со стороны и помогал. Это ведь моя обязанность». Не мог же я сказать, что упоминать фамилии ссыльных в печати запрещено. Впрочем, кое-что они уже сами понимали.
В 1951 году увеличилась наша семья. Родился у нас маленький сибиряк, крикливый и неспокойный. Видно, нервозность родителей передалась ему и отразилась на взрослом характере. Прибавилось хлопот: все стали няньками, не спали ночами, куда бы ни шли, несли сына с собой. Часто соседские девочки играли с ним, как с куклой. Я ощущал внимание своих учеников и их родителей, а мальчишки из детского дома забегали в наш двор и помогали напилить и наколоть дров.
И всё же тревога не оставляла меня, угнетала и днем и ночью. И чему ж удивляться! Столько лет прожить в постоянном страхе за себя, за семью, не знать, что тебя ожидает завтра. Оттого и снилось одно и то же — переполненные камеры, зарешёченные вагоны-телятники, этапы, карцеры и следователи. Я просыпался в холодном поту и радовался, что это сон, что спокойно спит доченька, похрапывает тесть, что огромная луна заливает через разукрашенное морозом окно голубым светом рассыпанные по подушке золотистые волосы моей преданной и жертвенной мученицы.
Счастье, что мы вместе, что нет решеток.
ЗЛОВЕЩИЙ ЗЕМЛЯК
Весной нам нарезали в конце села участок неудобицы под картошку и овощи. И мы с тестем всё лето красное возились как муравьи на своих сотках: копали, пололи, окучивали. Днем палило нещадно солнце, а ночью прихватывали заморозки. И вечером надо было каждый росток и полить, и накрыть. Как говорят сибиряки, пластались изо дня в день, тешились, что зимою будут и своя картошка, и огурцы, и морковка, и квашеная капуста.
Август был сухой и солнечный. Летела и стлалась паутина, багрянцем налились осины, отливали золотом, как восковые свечи лиственницы, и трепетали берёзы, шелестел жестяными листьями усыпанный бордовыми ягодами боярышник. Осенняя тайга — чудо, сказка. Она что палитра, на которой смешались все цвета и оттенки самых сочных красок. Ничего не видел краше, чем осенняя тайга под солнцем. Пылающим, сияющим, сверкающим широким венком с купами темно-зеленых елей и кедров она охватывала наше длинное сумрачное село.