В колхоз привезли движок, и к весне он дал электричество. Поначалу свет мигал, будто ветер где-то без устали раскачивал провода, но всё же горел часов до одиннадцати. В старом шкафу, выброшенном в школьный коридор, обнаружились фильмоскоп и набор диапозитивов по различным учебным программам. Я освоил его, и по вечерам ребята собирались в самом большом классе смотреть «маленькое кино». Приходили и учителя.
В недалекой деревне Платоновке мы купили за триста рублей старую, но ещё крепкую, просторную избу. Сельсовет выделил ссыльным под застройку на дальней окраине села, у самой тайги, никогда не паханный суходол. Внизу вилась криничная Биазинка, а с другой стороны простирался глубокий лог, забитый снегом зимою, а весной полный воды. Ссыльных выселили и тут — на отдельную улицу и назвали ее Зеленой.
Теперь и самому не верится, что за лето поставил хату. Укладывать нижний венец и делать столярку помогли Дмитрий Степанович и Вацлав, а стены, пока мог дотягиваться, клал сам, последние венцы — вместе с соседом, сыном Молдавии, Нестером Повалуком. Этот строился как никто: вкопал четыре столба, натаскал с женою и двумя дочками из тайги вершинника с сучками, заложил им стены, как прясло. Под «срубом» докопался до жирной глины, месил её с соломой и конским навозом, обмазывал стены. Крышу накрыл большими листами бересты, пришил их аккуратными реечками, стены побелил. Сделал под домом погреб и тепличку. За лето выросла хатка, как игрушка.
Строились кто как мог, кто во что горазд. Иван Руденко — низкорослый, многодетный, затурканный несчастьями, тюрьмами и этапами — слепил через дорогу хибару из дёрна, обмазал глиною, берестяную крышу придавил опять же дерном. В этой земляной норе он прожил с большой семьёй до самого освобождения. Когда спрашивали, как он очутился в неволе, отвечал коротко: «По плану». Иногда объяснял: пас овечек у дороги и вдруг увидел, что из села пылит грузовик с сельчанами и военными. Куда это в такую горячую пору? Остановился и грузовик, из кабины высунулся начальник: «Это твои овцы потравили во-он там просо?» — «Что вы, я туда не гонял. Да и проса там нету».— «Давай залазь».— «А как же овцы?!» — «Давай, давай, без разговорчиков». Двое спрыгнули с кузова, подхватили под руки, подсадили и поехали. «Вот и все тридцать!» — радовался начальник. У них был план — забрать тридцать врагов, в селе же нашлось только двадцать девять мужчин. Иван Руденко «обеспечил план» и уже пятнадцатый год ходил в преступниках. Иван был за конюха при детском доме, плотничал, столярничал — делал, словом, всё, что ни прикажут, а его жена, худая, как жердь, работала там прачкой.
Ссыльные дружно помогали друг другу строиться. Я и ночевал на своей стройке, рабртал с рассвета до сумерек. Из-под крутояра таскал на коромысле глину на печь и для штукатурки, разгородил хату на три закутка, покрасил пол и рамы, сложил сени и хлевушок. И в конце августа мы перебрались в пустую, гулкую, да свою хату. Казалось, большего нам и не надо, только бы не трогали, только бы дали спокойно работать и доживать свой век, пусть себе и в этом суровом краю.
С весны до заморозков копались на своем огороде, носили воду для поливки, нянчили каждый росток. Завели корову и двух поросят, ибо без хозяйства даже с деньгами будешь голодный: в магазине ничего, кроме хлеба да слипшихся конфет-подушечек, иногда крупы и солёной рыбы, не было. Так что хочешь не хочешь, а хозяйством обрастай.
Зато вечерами, когда за стенами воют и стонут бураны, шумит тайга, колючий снег шуршит по стенам, когда потрескивают дрова в раскаленной железной печке, когда пахнет поджаренным салом и драниками,— так тепло и уютно в хате. На второй год пристроил к сеням баню. Распаренные, сидим субботними вечерами в просторной кухне, пьем фруктовый чай и слушаем новости и песни, передаваемые из Москвы по радио. Порою прорвется вдруг звонкая белорусская песня, и я глотаю слезы, охватывает тоска по нашим борам, василькам и перепелкам в жите, по клекоту аистов, заливным лугам, высокому и чистому жаворонкову небу.
Школа наша росла: открыли девятый класс, и как-то теснились в прежних старых углах. В старших классах учились преимущественно переростки. Придешь, бывало, после зимних каникул в класс, спрашиваешь, почему нет Охрапкиной или Малитиковой, и в ответ слышишь, как само собою разумеющееся: «А они взамуж пошли». Недели же через две — и такое случалось — возвращались «из замужества», садились, не очень-то смущаясь, за парту и снова учили «партицип цвай».