Такая же пурга расходилась и теперь. Гусеничные тракторы таскали огромные бревенчатые клинья, пробивали дорогу машинам, что возили зерно. И внезапно всё стихло — как и не бывало. Заискрились дивные сугробы, ударили морозы с багровыми рассветами и малиновыми закатами. В Барабинск собирался ехать колхозный шофер, медлительный, губастый и молчаливый Ахмед Асанов и пообещал взять меня.
Утром с небольшим чемоданом я пришел к нему домой. Грузовик стоял во дворе, под ним горел костерок, на котором Ахмед грел мотор. Меня провожали Аля и дочка. Я простился с Таней, она вытерла рукавичкой глаза и побежала в школу. Мы зашли в дом. Ахмед неторопливо хлебал затирку и молчал. У Али первого урока не было, и она терпеливо ждала…
Вдруг в сенях послышался топот, и в кухню ввалился весь мой класс: заплаканная Таня сказала ребятам, что я уезжаю, они сорвались с урока и вот примчались проститься. Я расчувствовался до слез. Горько было оставлять этих искренних, работящих с самого детства, мало видевших радости, жадных до знаний детей, но что я мог поделать?.. Мои милые ученики махали руками, пока машина не свернула за последнюю избу.
От Барабинска до Москвы ехал более четырех суток в переполненном, душном и шумном до одури вагоне. На станциях сходили одни, садились другие со своими новостями и разговорами. В Кунгуре почти весь поезд бросился к привокзальным ларькам, и вагоны наполнились глиняными и фарфоровыми статуэтками Хозяйки Медной горы, самодельными украшениями из уральских самоцветов, копилками — разукрашенными кошками и собаками с щёлками для монет.
По вагонам шастали недавно амнистированные мазурики. Я узнавал их с первого взгляда как давних знакомых по баракам и бригадам и отшивал несколькими фразами на блатном жаргоне. Видно, принимали за своего и оставляли за мной «сферу деятельности».
В столицу приехал 16 февраля. Вышел на площадь трех вокзалов, осмотрелся — не верилось, что я в Москве. Нет, она самая — первопрестольная. В киоске купил свежую «Правду». 14-го открылся Двадцатый съезд партии. На первой полосе — снимок Президиума, а за ним в нише скульптура Ленина во весь рост. Только Ленина! Почему же нет того, кто заслонял его так долго на плакатах и медалях? Они ведь рядом лежат в Мавзолее? Подумал, но не придал этому факту большого значения.
Адрес Виктории Сергеевны твёрдо помнил, но у кого ни спрашивал, где тот Лучников переулок, лишь пожимали плечами. Стоял на краю тротуара со своим несуразным фанерным чемоданом, глядел на людную суетную площадь, на голубей под ногами, на Москву в лёгкой оттепельной дымке. Последний раз я её видел семь лет назад через решетки столыпинского вагона, а в таёжной глуши она доносилась до меня лишь боем курантов да голосами Левитана, Высоцкой и Тобиаша. Никак не думал, что ещё ступлю на её улицы… Однако, нечего раскисать, надо как-то добираться до того неведомого переулка. И вдруг вспомнил: Виктория Сергеевна говорила, что рядом Политехнический музей и Лубянский проезд. Там рядом жил и умер Маяковский.
Первая мысль — взять такси, однако страшно — а сколько это может стоить? Каждая копейка на счету, когда еще новую заработаешь…
Решил ехать автобусами и троллейбусами. Начал приставать к прохожим с расспросами. На меня глядели с подозрением. По моему вытертому, в остюках, длиннополому пальто, линялой шапке и толстым мокрым валенкам догадывались, наверное, откуда я выбрался, и думали, не позвать ли милицию.
Добрался-таки до Маросейки, а там было уже рукой подать до Лучникова переулка. Старый дом с грязным обшарпанным подъездом, дверь, обитая драной клеенкой с клочьями черной ваты, на косяке, как пуговички гармошки, белые кнопки электрических звонков. Нашел нужную, надавил, смущаясь. Наконец за дверью послышались голоса, кто-то кого-то звал, звякнули засовы. В дверях— невысокая седоватая женщина, похожая на Викторию Сергеевну, пригласила в длинный сумеречный коридор с какими-то сундуками, ящиками, с цинковыми ванночками на стенах и велосипедом под потолком. «Виктя, принимай гостя!» Из ближней комнаты вышла милая Виктория Сергеевна, мы обнялись, и она представила свою старшую сестру Людмилу, «карагандинку со стажем». Пока сестры сидели в лагерях и прозябали в ссылках, мужья отреклись от них (не в пример большинству женщин), но у обеих выросли сыновья, глубоко и нежно преданные матерям. Они и удержали эту «коммуналку», сберегли всё, что можно было сберечь.