Убито у нас 6 человек на месте и около 30 раненых. За последнюю цифру не ручаюсь (говорят, даже около 50), но с убитыми сам возился и знаю… Предупреждений никаких со стороны воинского начальства не было, несмотря на то, что у них было около двух эскадронов кирасирского (из Царского села) полка. Стрелял в нас Семеновский полк. Часть раненых перевязана в Народном доме. Какими пулями стреляли, можете видеть из того, что одна пуля попала в голову делопроизводителя Александровского лицея, что на Каменноостровском проспекте, стоявшему у ворот лицея, и на месте уложила его.
По окончании уборки убитых и раненых я отправился на Невский и Дворцовую. Дворцовая площадь была оцеплена со всех сторон кавалерией, а на самой площади стояли павловцы — пехота. Публики на Невском было очень много — панели (полны) заняты густо. (На Петербургской нас было четыре-пять тысяч.) «Публики», можно сказать, и не было совсем, а лишь демонстранты. Я пробрался на Дворцовую площадь. Кавалерия лошадьми и шашками разгоняла демонстрантов, но освободившееся от солдат место, сейчас занималось демонстрантами. Ругали солдат и офицеров на чем свет стоит. Иронически кричали «ура!». Александровский парк был заперт вместе с публикой, и многие демонстранты перелезали решетки и оттуда кричали на солдат. Многие сидели пл решетке (удобно в том отношении, что кавалерия не может достать до них). Я попробовал туда попасть, но не мог взобраться. Пришлось под напором лошадей идти на Невский. Немного погодя послышался тоже рожок, и павловцы вместе с кавалерией дали три залпа по рабочим в парке. Последствия были ужасны. Многие из убитых, сидевших на решетке, зацепившись брюками за гвозди от решеток, так висели в воздухе. Другие валялись убитыми и ранеными. Перевязывать их некому было и убирать их тоже невозможно — сад закрыт.
Нас стали тоже сильно теснить, и я очутился у Красного моста. Убитых увозили обыкновенно знакомые. Видел даму, по виду торговку, убитую на извозчике: ноги висели в воздухе и по дороге потеряли один валенок. Скоро увезли убитого студента и рабочего. Рабочего взяли на руки и (носили) несли до Мойки на руках. Публика снимала шапки и кричала «Ура!», «Долой деспотизм!» и др. От смирения тут уже ничего не осталось»{75}.
«Ты прочтешь удивительные вещи, но верь им, это факты, — писал жене очевидец и участник событий Максим Горький. — Сегодня с утра, одновременно с одиннадцати мест, рабочие Петербурга в количестве 150 т. двинулись к Зимнему дворцу… у Нарвской заставы войска встретили их девятью залпами, — в больнице раненых 93 чел., сколько убитых — неизвестно, сколько развезено по квартирам — тоже неизвестно. После первых залпов некоторые из рабочих крикнули было: «Не бойся, холостые!», но люди, с десяток, — уже валялись на земле. Тогда легли и передние ряды, а задние, дрогнув, начали расходиться. По ним и по лежавшим, когда они пытались встать и уйти, — дали еще шесть залпов… у Троицкого моста расстреляли без предупреждения, — два залпа, упало человек 60, лично я видел 14 раненых — 5 женщин, в том числе и 3-х убитых… Зимний дворец и площадь перед ним были оцеплены войсками, их не хватало, вывели на улицу даже морской экипаж, выписали из Пскова полк. Вокруг войск и дворца собралось до 60 т. рабочих и публики, сначала все шло мирно, затем кавалерия обнажила шашки и начала рубить. Стреляли даже на Невском. На моих глазах кто-то из толпы, разбегавшейся от конницы, упал, — конный солдат с седла выстрелил в него. Рубили на Полицейском мосту — вообще сражение было грандиознее многих маньчжурских и — гораздо удачнее. Сейчас по отделам насчитали до 600 раненых и убитых — это только вне Питера, на заставах. Преувеличение в этом едва ли есть, говорю как очевидец бойни. Рабочие проявляли сегодня много героизма, во это пока еще героизм жертв. Они становились под ружья, раскрывали груди и кричали: «Пали! Все равно — жить нельзя!» В них налили. Бастуют все, кроме конок, булочных и электрической станции, которая охраняется войсками. Но вся Петербургская сторона во мраке — перерезаны провода. Настроение — растет, престиж царя здесь убит — вот значение дня»{76}.
«Толпа медленно, но неуклонно изменялась, перерождаясь в народ», — подвел итоги Максим Горький{77}.