В начале декабря главные события революционной борьбы развернулись в Москве. И не только потому, что меньшевистское руководство Петербургского Совета вело соглашательскую политику: сказались и другие факторы. В течение всего 1905 г. питерский пролетариат проявлял колоссальную энергию. Каждый рабочий здесь бастовал в среднем более 4 раз в году, а на крупнейших предприятиях города — и того больше. Путиловцы в 1905 г. провели 8 стачек продолжительностью 63 дня, Невский завод — 6 стачек продолжительностью 110 дней, Металлический завод стоял 102 дня. «Общее число рабочих дней, «потерянных» в результате забастовок за 11 месяцев 1905 года, достигало по Петербургской губернии 4028817, по Московской — 2 060 406; общие потери рабочих в заработной плате составляли за это время по Петербургской губернии 4 736067 рублей, по Московской — 1854365 рублей»{318}.
Кроме того, Петербург, где находились правительство и сам царь, был буквально нашпигован войсками, здесь располагалась гвардия, отборные казачьи части.
В таких условиях почин восстания взял на себя пролетариат Москвы, революционная энергия которого была исчерпана в меньшей мере, чем у питерцев. Один из руководителей Московского Совета, видный большевик М. И. Васильев-Южин вспоминал: «Что мы вплотную подходим к решительному моменту, было ясно для всех нас, было ясно для всех депутатов Совета, было ясно для всех мало-мальски сознательных рабочих Москвы. Мрачная, дикая, беспощадная контрреволюция начала и с каждым днем шире развертывала свое наглое наступление, грозя отнять и те ничтожные крохи уступок, которые с громадными жертвами и напряжением были добыты революцией в октябре. Что же делать революционному пролетариату? Отступить без боя перед этим наглым наступлением или дать ему жестокий отпор? Московский пролетариат решил не только дать отпор, но и самому броситься в наступление»{319}. Решил именно сам пролетариат, которому предоставили полную возможность высказаться по этому вопросу.
Обстановка в Москве в то время предельно накалилась. 2 декабря вспыхнуло восстание в Ростовском полку Московского гарнизона. На следующий день образовался Московский Совет солдатских депутатов. Они единодушно заявили, что «все сочувствуют революционному движению, могут присоединиться к народному восстанию; и во всяком случае стрелять в своих братьев не будут»{320}.
4 декабря состоялось заседание Московского комитета РСДРП. Большинство его членов высказалось за то, чтобы ответить на репрессии царизма всеобщей забастовкой, которую перевести затем в вооруженное восстание. Но прежде большевики считали необходимым выяснить настроение самих рабочих, для чего было решено назначить на следующий день общегородскую партийную конференцию.
В тот же день собрался Московский Совет. «Большинство депутатов высказалось в том смысле, что дальше ждать нечего, — писала большевистская газета «Вперед». — Довольно копить силы. Необходимо с завтрашнего же дня объявить всеобщую забастовку в Москве. Ряд депутатов указывал, что эта стачка уже не репетиция, а генеральный бой с самодержавием. Эта стачка должна перейти во всенародное вооруженное восстание. Надо взвесить всю возможность нашего решения, и потому прежде, чем объявлять забастовку, надо всем нашим избирателям разъяснить важность данной забастовки и той ответственности перед рабочим классом России, которую берет на себя МСРД, бросая первый лозунг всеобщего восстания»{321}.
На следующий день на заводах и фабриках Москвы прошел подлинно народный референдум. Каждый имел возможность высказать свое отношение к последним мерам правительства и предложить свои методы борьбы. Итоги референдума были подведены вечером на общегородской конференции большевиков. В большом зале училища Фидлера на Чистых прудах собрались рабочие — делегаты большевистских фабрично-заводских ячеек. «Жуткое, напряженное ожидание. Сознание решительного момента, — вспоминала об этой конференции Р. С. Землячка. — На трибуне собрались мы, комитетчики, сознающие, какую ответственность берем мы на себя. На предварительном заседании мы не пришли ни к какому решению и постановили передать вопрос на разрешение конференции. Придя туда, мы все сознали неизбежность борьбы: это было написано на лицах рабочих»{322}.