10 декабря на улицах Москвы шли бои. Их свидетель М. Горький писал в Петербург: «Дорогой друг, спешу набросать Вам несколько слов — сейчас пришел с улицы. У Сандуновскнх бань, у Николаевского вокзала, на Смоленском рынке, в Кудрине — идет бон. Хороший бой! Гремят пушки — это началось вчера с 2 часов дня, продолжалось всю ночь и непрерывно гудит весь день сегодня. Действует артиллерия Конной гвардии — казаков нет на улицах, караулы держит пехота, по она пока не дерется почему-то и ее очень мало. Здесь стоит целый корпус, — а на улицах только драгуны. Их три полка — это трусы. Превосходно бегают от боевых дружин. Сейчас на Плющихе. Их били на Страстной, на Плющихе, у Земляного вала. Кавказцы — 13 человек — сейчас в Охотном разогнали человек сорок драгун — офицер убит, солдат 4 убито, 7 тяжело ранено. Действуют кое-где бомбами. Большой успех! На улицах всюду разоружают жандармов, полицию. Сейчас разоружили отряд в 20 человек, загнав его в тупик. Рабочие себя ведут изумительно! Судите сами: на Садово-Каретной за ночь возведено 8 баррикад, великолепные проволочные заграждения — артиллерия действовала шрапнелью. Баррикады за ночь устроены были на Бронных, на Неглинной, Садовой, Смоленском, в районе Грузии — 20 баррикад. Видимо, войска не хватает, артиллерия скачет с места на место. Пулеметов тоже или мало, или нет прислуги — вообще поведение защитников — непонятно! Хотя бьют — без пощады! Есть слухи о волнениях в войске, некоторые патрули отдавали оружие — факт. Гимназия Фидлера разбита артиллерией — одиннадцать выстрелов совершенно разрушили фасад. Вообще, эти дни дадут много изувеченных зданий — палят картечью без всякого соображения, страдают много дома и мало люди. Вообще, несмотря на пушки, пулеметы и прочие штуки — убитых, раненых пока еще немного. Вчера было около 300, сегодня, вероятно, раза в 4 больше. По и войска несут потери, местами большие. У Фидлера убито публики 7, ранено 11, солдат 25, офицеров — 3 — было брошено 2 бомбы. Действовал Самогитский полк. Драгуны терпят больше всех. Публика настроена удивительно! Ей-богу — ничего подобного не ожидал. Деловито, серьезно — в деле — при стычках с конниками и постройке баррикад, весело и шутливо — в безделье. Превосходное настроение!
Сейчас получил сведения: у Николаевского вокзала площадь усеяна трупами, там действуют 5 пушек, 2 пулемета, но рабочие дружины все же ухитряются наносить войскам урон. По всем сведениям, дружины терпят мало, — больше зеваки, любопытные, которых десятки тысяч. Все сразу как-то привыкли к выстрелам, ранам, трупам. Чуть начинается перестрелка — тотчас же отовсюду валит публика, беззаботно, весело. Бросают в драгун, чем попало все, кому не лень. Шашками драгуны перестали бить — опасно, их расстреливают очень успешно. Бьют, спешиваясь с лошадей, из винтовок. Вообще — идет бой по всей Москве! В окнах стекла гудят. Что делается в районах, на фабриках — не знаю, но отовсюду — звуки выстрелов. Победит, разумеется, начальство, по — это не надолго, и какой оно превосходный дает урок публике! И не дешево это будет стоить ему. Мимо наших окоп сегодня провезли троих раненых офицеров, одного убитого, что-то скажут солдаты? Вот вопрос!»{333}.
Тонкий наблюдатель, Горький подметил все: и то, что главный каратель Дубасов смог использовать для борьбы с восставшими только 1350 солдат, а остальных был вынужден запереть в казармах из-за неуверенности в их верности правительству, и то, что войска, чувствуя свою малочисленность, действовали с опаской. «Идешь, а у тебя все кишки внутри переворачиваются, рассказывал каратель-офицер, так и смотришь: окон много, а из которого в тебя пальнут — не знаешь… Другой раз покажется — и скомандуешь стрелять и лупишь в дом, а там, может, и ни одного дружинника-то нет… На войне ничего подобного люди не испытывают»{334}.