Гарри злился, но прекрасно понимал, что он сам виноват. Множество раз, тестируя модель, он переносился в 1910 и сидел, наблюдая, как преподаёт взрослый Альбус Дамблдор. Сколько раз он провернул этот трюк, Гарри уже не помнил, но в меру осознавал, что вся суета, наведённая вокруг введения в массовую продажу этой модели, верна: использование артефакта подвергает вопросу право на приватность. Он сам следовал за своим бывшим… – кем? Просто профессором? Наставником? Спасителем? Обманщиком и манипулятором? – и видел, чем тот занимался, когда оставался в одиночестве: продолжал изучать свойства драконьей крови, отвечал на письма, просто читал, сидя на подоконнике, стоял перед зеркалом Еиналеж. Однако Гарри не знал, что тот там видел: воскрешающий камень или же… Гриндевальда.
Возможно, помощь Альбуса ускорила его интеграцию, но он бы и без этого справился. Да и не было нужды оставаться в школе. Несомненно, он выглядел моложе своих лет, но ему было уже не семнадцать, и вновь сходиться с людьми, делать вид, что он учится, сдавать экзамены – вся эта формальность просто была излишней. Он мог втихаря продолжить свои исследования в доме Поттеров, не страшась ненароком изменить чью-нибудь судьбу. Таким образом избегая ненужных ни себе, ни остальным проблем, а те могли возникнуть как раз с Министерством магии, перед глазами которого лучше было не мелькать лишний раз. И тем не менее проблемы появились в скором времени, когда после шести лет домашнего обучения непонятный потомок Поттеров внезапно поступил на последний курс в Хогвартс.
Гарри был охарактеризован и преподнесён магическому сообществу как ребёнок-обскур. Рождение младшего брата, Флимонта Поттера, помогло бедняжке ощутить принадлежность и магическим образом исцелило. Тем не менее Генри[2] решил оставить старшего сына на домашнем обучении для контроля над магическими способностями – такой стала его новая биография. Весьма убедительной, к слову, ибо домашнее обучение волшебников не было редкостью, а его прадед поведал, что в их роду наличествовало несколько обскуров, что оказалось официально зарегистрировано. Вот только любая ложь имеет обыкновение раскрываться, а временные помехи – дело опасное, и Гарри понимал, что ему не стоит расслабляться, считая, что в Министерстве работают одни лишь лентяи да простофили. Рано или поздно они могли взяться за него, и стоило им продолжить копать, как под ударом мог оказаться и его прадед, и директор Хогвартса, который принял его на обучение, и, конечно же, сам Альбус, который впоследствии раскрыл его маленький-большой секрет, но продолжил беречь его.
Гарри предпочёл бы пребывать в школе в качестве профессора, а не ученика. Но Генри отринул эту идею, ткнув в зеркало. Отражение вернуло взлохмаченного зеленоглазого юнца, который был похож на потерявшего мамку птенца. О какой должности профессора могла идти речь? Армандо Диппет просто бы рассмеялся и выставил его за дверь. Было ли подобное омоложение следствием нестабильности маховика, Гарри не знал, потому что в форме фантома не видел себя в отражающих поверхностях.
С одной стороны, такая внешность была ему только на руку: он выглядел настолько дурашливо-наивным, что заподозрить его в каких-то тёмных делишках – было просто чудовищной ошибкой. С другой – где лучше затеряться подростку, как не в школе? Да и, можно сказать, ему было всё равно, чем заниматься, пока он пытался починить чёртов маховик: школа, по крайней мере, была ему хорошо знакома. Тем более что, испытывая тот, ему по-любому потребовалось бы возвращаться на исходные координаты первоначального перемещения, то есть в класс Защиты от Тёмных Искусств. А аппарировать в Хогвартс было невозможно.
Посему и порешили: он, несчастный подросток с такой трогательной историей, был зачислен в школу. Конечно же, попал Гарри на факультет Гриффиндора, хотя раздумывал, а не попросить ли шляпу отправить его на Слизерин – ради разнообразия, что ли. Однако посчитал лишним издеваться над собой, да и над бедными слизеринцами – тоже, особенно после замеченной краем глаза платиновой макушки Амбруса Малфоя, как Гарри узнал позже.
Распределение протекло по хорошо известному ему сюжету: приветственная речь, радостные голоса первокурсников, переполненные яствами столы… и Альбус Дамблдор, который смотрел на него или же поверх него – Гарри тогда не понял, но, ничуть не смущаясь такого внимания, нахально уставился в ответ.
Лишь позже он понял, что в нём привлекло Альбуса: его вымышленная биография. Та, что окружала Гарри флёром загадочности и опасности, в самом начале заставляя прочих однокурсников чураться его, точно прокажённого. Обскуров опасались, что не было новостью. А несчастный, сломленный, запертый из-за собственных магических способностей ребёнок… Чем же он не похож на сестру Дамблдора, Ариану?
Гарри лишь мог пожалеть Альбуса, когда ловил неоднозначные взгляды в свою сторону, вот только жалеть себя не позволял. Он категорически не собирался играть с ним в поддавки, участвуя в этом грандиозном представлении чужого комплекса вины. И во время дуэлей, когда птенец легко выворачивался, защищался и наступал, вынуждая Дамблдора отступать, изумление на чужом лице порождало редчайший сорт удовлетворения.
Тогда он не задумывался, во что выльются все эти игры в кошки-мышки с профессором. А сейчас понимал, что добровольно ступил не на тот путь и теперь ему предстоит оставить часть себя в прошлом. Возможно, самую важную часть. Возможно, само сердце…
– Не опаздывайте, Поттер, – прилетело ему в спину, и Гарри будто очнулся. Вздрогнув, он не стал оглядываться и потянул за ручку:
– Разумеется, сэр.
***
Амбрус, как обычно, выслеживал Гарри, чтобы встать с ним в пару.
Казалось, у всех Малфоев было чутьё на Поттеров, иначе как ему объяснить то, что даже в прошлом он был обречён терпеть внимание очередного представителя этого семейства? И характер у всех был под стать, будто передавался по наследству: подбородок к небу, взгляд исподлобья, грудь вперёд – и Малфой готов покорять мир.
Так что Амбрус, быть может, и искал общество Гарри, а вот он сам предпочёл испариться, затаившись за колонной, тем самым избегая не только настойчивого Малфоя, но и требовательного взгляда Альбуса. Тот явно не был удовлетворён их утренним разговором, но, по-видимому, предпочёл выждать, когда Гарри сам соизволит заговорить. Он же был заинтересован в утренней беседе Дамблдора с директором, поэтому разрывался между желанием получить информацию и нуждой не возвращаться к неприятной теме.
Однако Альбус на то и есть Альбус – от его внимания невозможно где-нибудь укрыться надолго.
– Чего же хотел Диппет? – резко начал Гарри, стоило тому оказаться рядом.
– Поговорить об учениках за чашечкой чая, – откликнулся Дамблдор, склоняясь над его плечом. – Ты пахнешь лавандой…