Они проехали богатый доходный дом, принадлежавший бухарскому эмиру Сеид-Мир-Алим-хану, и много более скромный домик знаменитого скульптора Опекушина…
Миновали окружённую деревьями, похожую на аккуратный слоёный торт оранжерею Игеля — и знаменитый «колосс» архитектора Щуко, украшенный эркерами и помпезной лепкой…
Оставили позади богадельню купцов первой гильдии Садовникова и Герасимова с церковью во имя святого мученика Фирса и преподобного Саввы Псковского…
— Как-то мы странно едем, — недовольно пробурчал Перебейнос.
Возница и посыльный молчали, а возок проскрипел по мосту через Малую Невку с Аптекарского острова на Каменный — и заскользил по аллеям мимо фешенебельных особняков. Через несколько минут под полозьями пропело стылое дерево моста через небольшую речку Крестовку, на Крестовский остров. Дальше сани скользнули прямым, как стрела, Крестовским проспектом, резко свернули влево, вдоль совсем уже узенькой речушки Чухонки, и остановились перед Большим Петровским мостом — длинной, широкой деревянной переправой через Малую Невку на Петровский остров.
— Покататься решил, скотина? — спросил возницу Перебейнос, выбираясь из саней.
Добраться сюда от Съезжинской можно в два счёта: повернуть на Большом проспекте не направо, а налево; проехать вдоль реки Ждановки, свернуть через мостик на Петровский остров; дальше мимо пивоварен «Бавария» и канатной фабрики по Петровскому проспекту, там против пожарной части направо — и вот, пожалуйста, Малая Невка и нужный мост. Выходило много ближе — от силы версты полторы, — быстрее и дешевле, само собой. Знал бы Перебейнос, что они станут так плутать — взял бы финскую вейку, сани лёгкие с бубенцами. К зиме в город съезжались финны из окрестных деревень, которые сбивали цены извозчикам: в любой конец города тридцать копеек, и вся недолга.
— Напрямую-то боязно, ваше благородие, — тянул обозванный «ванька». — На Ждановке-то в казармах солдатики пошаливают. Лучше уж крючок исделать. Вашему-то благородию, может, и ничего, а мы — люди простые, нас завсегда кто хошь обидеть может…
Перебейнос простого человека обижать не стал, плюнул и заплатил. Солдаты и вправду нынче пошаливали; в Петрограде дожидались отправки на фронт, почитай, тысяч двести мобилизованных. Неспокойно было по всему городу, не только на Ждановке.
У Большого Петровского моста уже толпились зеваки — немного, и всё же Перебейнос подивился. Жилья поблизости, можно сказать, нет. Интересно, откуда они всегда берутся? Как ухитряются заранее узнать, куда идти глазеть? И что заставляет их часами торчать на морозе? С какой радостью сам он, да и любой из его подчинённых поменялся бы с ними местами! Поменялся, и тут же — бегом домой, не чуя ног. А зеваки стоят, переминаются. Гвозди бы делать из этих людей, крепче бы не было…
— На мост и на реку никого не пускать, — привычно бросил Перебейнос одному из своих унтеров. Придерживая шашку, он спустился, почти съехал отлогим берегом на лёд и зашагал туда, где маячили караульные.
Как и большинство столичных жителей, раньше Перебейнос часто ездил в этот ближний пригород, на Острова. Особенно летом. На Петровском острове хорошо было сидеть с удочкой где-нибудь за керосиновыми складами и разглядывать проходящие мимо яхты. На Елагином и Каменном — гулять с детьми, на Крестовском — стрелять в тире, любоваться на соревнования по лаун-теннису или следить, как гоняют мяч футболисты лучших питерских команд — «Спорт» и «Унитас». Они играли и друг с другом, и с англичанами, служащими на Сампсониевской ниточной мануфактуре. И с финнами играли, и с немцами, с которыми теперь идёт война…
Перебейнос поскользнулся, но удержался на ногах. Какой толстый лёд! Толстенный. Такой даже возы с дровами выдерживает. Поперёк Невы, вон, трамвай пустили по вмороженным прямо в лёд рельсам — ничего, не хрустит… Что же там увидали ребятушки?
Двое городовых стояли в сотне шагов от моста и едва смогли откозырять подошедшему офицеру. Замёрзли. Видать, у них тоже нет фляжек с коньяком, сам себе пошутил Перебейнос и улыбнулся. Вернее, попытался улыбнуться, но на морозе у него лишь странно дрогнула кожа на скулах.
— Здесь? — спросил он.
— Здесь, ваше благородие, — просипел один, дохнув паром.
То ли днями кому-то в особняках понадобилось обновить ледник — стужа, не стужа… То ли приезжали сюда водовозы… По себе они оставили полынью — майну. Её, конечно, снова затянуло льдом, но сквозь него ещё можно было разглядеть что-то примёрзшее снизу, из чёрной воды.