Выбрать главу

— Не надо, я сам.

Давал ли министр какие-то указания генералу Думбадзе? И если давал — какие именно? Препровождённая ему телеграмма в департамент полиции не вернулась. Подлинник Митрофанов после расшифровки уничтожил, как полагается, но… Для того и существуют на свете верноподданные, чтобы государь знал секреты остальных подданных. Распутина до самой Ливадии сопровождали филёры охранного отделения — кстати, подчинённые Степана Петровича Белецкого, — и приезд прошёл тихо и ровно, как по маслу…

Николай Александрович вздохнул.

— Я надеюсь, — сказал он Александре Фёдоровне, не открывая глаз, — что летом нужды в Григории здесь не будет. А осенью вернёмся в Царское, тогда и свидимся.

Под напускным спокойствием императора скрывалась вскипавшая ярость. И дело было вовсе не в Распутине.

Что Распутин? Сибирский мужик. Да, необычный. Философ от сохи, целитель словом божьим, любимец и спаситель Аликс. В меру хитрый, в меру хамоватый… Но если прошерстить полтораста миллионов крестьян Российской империи — неужели не найдутся ещё мужики, которые смогут и слово нужное молвить, и хворь победить, и байку интересную рассказать?! Найдутся, точно: не оскудела ими земля!

У самого Николая Александровича больше других сердце лежало к Иоанну Кронштадтскому. Здесь, в Ливадии, вместе стояли они у смертного одра Александра Третьего, и протоиерей Иоанн наставлял нового императора в начале царствования. Исцелял батюшка, не спрашивая роду-племени, всех страждущих. И даже с черносотенцами общался, приговаривая: Нужно любить всякого человека и в грехе его и в позоре его. Не нужно смешивать человека — этот образ Божий — со злом, которое в нём.

Зло хотел извести отец Иоанн, из греха погромщиков вырвать, на путь их, позорных, наставить. Да жаль — заболел Иоанн Ильич тяжко и преставился уже три года тому. Покинул царствие земное, отбыл в горнее, но слова его в памяти сохранились: Только царю подается от Господа власть, сила, мужество и мудрость управлять своими подданными.

Каково сказано! Эти бы слова, да каждому в уши…

Императора приводило в ярость собственное бессилие. У него, хозяина шестой части земной тверди, есть сотни генералов и тысячи штаб-офицеров. Генерал Думбадзе — лишь один из тех, что копошатся у подножия трона. Но этот обнаглевший служака, тупой солдафон, дядин лизоблюд — может то, чего не может сам государь!

Подлинный хозяин и царь здесь — Думбадзе. Ведь это он решает, кому жить в Ялте, а кого выслать. Кого лишить имущества, а кого посадить под арест. Кому разводиться, кому нет. И, наконец, это Думбадзе взялся решать — жить или не жить на свете человеку по имени Григорий Распутин.

Мужик не по нраву многим, верно. Но ведь ни в чём не провинился: не убил, не украл, не лжесвидетельствовал. Нет на нём смертных грехов: гордыни, зависти, алчности, гнева… А генерал Думбадзе легко и самовольно приговорил его к смерти на пути в Ялту. Со спокойной совестью предложил убить Распутина по пути к государю!

И государь, знающий об этом, ничего не может поделать с каким-то Думбадзе. Не то, что утопить в море: ни выслать не может, ни имущества лишить — ни, на худой конец, всыпать публично так, чтобы все снова вспомнили, кто здесь, в самом деле, царь и каков истинный закон… Вот оно в чём, бессилие! Вот она откуда, ярость!

Николай Александрович скрипнул зубами, и это не ускользнуло от внимания императрицы. Краешком канвы с вышиванием она украдкой вытерла набежавшую слезу. А государь продолжал сидеть в своём плетёном кресле, не размыкая век, и ворошить воспоминания, которые так надеялся хотя бы на лето оставить в Петербурге.

Первый раз он дал распоряжение охранять Распутина уже давно. Министром внутренних дел был тогда Пётр Аркадьевич Столыпин. Как только мужик появился в доме дядиной жены, княжны Милицы Николаевны, за ним тут же установили слежку. Это и правильно: полиция получает жалованье не за то, что смирно стоит и козыряет, когда члены императорской фамилии едут по Невскому, а за то, чтобы чувствовали они себя в безопасности. И с ними вместе — верноподданные граждане, которые несут в казну деньги на содержание этой полиции.

Для спокойствия проследили за Распутиным. Сведения кое-какие о нём собрали, проверили — обычный крестьянин, разве что чуть не всю Россию исходил от монастыря к монастырю. Да мало ли таких странников… К тому же милостыню Григорий сын Ефимов не собирает: как посевная да уборочная — в родное село возвращается, к отцовскому хозяйству.