Но положение дел было далеко от идеалистической картины, нарисованной Пишоном. Особенности Северного края, где в конце августа начинаются проливные дожди, а местность превращается в непроходимые болота, требовали быстрых и решительных действий. Спешить надо было и потому, что в первые дни после высадки большевики были в шоке и панически отступали. На Двинском направлении они отступили до Котласа в 625 км от Архангельска, без всякого боевого соприкосновения с противником. Такая же паника царила в Москве. Локкарт писал: «Четвертого августа Москва пришла в возбуждение: союзники высадились в Архангельске. В течение нескольких дней народ был во власти всевозможных слухов: союзники высадили значительные силы. Некоторые доводили их число до 100 000. Не менее двух дивизий. Японцы должны были двинуть семь дивизий из Сибири на помощь чехам. Даже большевики потеряли голову и в отчаянии начали упаковывать свои архивы. В разгар кризиса я увиделся с Караханом. Он говорил о большевиках, что они уже погибли. Но они все же не сдадутся. Они уйдут в подполье и будут бороться до конца»[114]. Но через несколько дней большевистские лидеры узнали правду. Во время следующей встречи с Локкартом Карахан держался по-другому: «Лицо его расцвело улыбкой. Подавленное настроение последних дней исчезло, и было очевидно, что он не притворялся. “Положение не опасно, – сказал он, – союзники высадили всего несколько сот человек”»[115].
Почему союзники смогли собрать для высадки, имеющей решающее значение в открытии Восточного фронта, всего только 1400 второстепенных войск? Все военные представители союзников в России считали, что для занятия Москвы и соединения с чехами десант должен был быть осуществлен значительными силами. Была даже выработана формула: «Поддержка, которую мы получим от русских, будет прямо пропорциональна числу присланных нами войск»[116]. Офицеры союзников считали, что даже 30 000 солдат было бы достаточно для соединения с чехами. Основную роль союзники отводили американцам. Нуланс писал: «Американцы, бесспорно, были в состоянии обеспечить это пополнение <…>. На самом же деле численность солдат не только не была увеличена, но и своевременно не были предоставлены даже обещанные подкрепления»[117]. Он обвинял всех, кроме французов, на плечи которых легла основная тяжесть боев на Западном фронте. Видимо, главная причина этого заключалась в уверенности большинства лидеров союзных стран в неспособности большевиков, вчера так блистательно разложивших старую армию, сегодня создать новую. Они до конца не отдавали себе отчета в страшной опасности большевизма для их собственных стран. Большую роль в столь странном решении, как отправка 1400 солдат в атаку на Советскую Россию и Германию, сыграло и то, что союзники, мягко говоря, не очень хорошо познакомились с географическими и погодными условиями края. Фрезер описывала архангельскую осень 1918 г.: «В конце августа погода быстро ухудшалась. Дождь хлестал потоками с обложенных тучами небес, и холодный восточный ветер дул из Сибири. В верховьях Двины, в лесах и деревнях шли бои в самых ужасных условиях, потому что поздней осенью все окрестности превращались в гиблое болото, делая почти невозможным подвоз провианта. В это время года даже самые выносливые крестьяне стараются не ходить по мокрым пустошам и предпочитают переждать, пока морозы не скуют землю. А бои с переменным успехом все продолжались, солдаты воевали по колено в грязи, воевали и умирали в чужой для них стране»[118]. Союзники быстро убедились, что оказались в необжитом крае, трудности жизни и ведения войны в котором они не могли себе даже представить. В середине августа Нуланс шлет в Париж письма, в которых не осталось и следа от радостных настроений его первых посланий.