-- Первое проявление русской любви и русской веры есть живое созерцание. Созерцанию нас учило прежде всего наше равнинное пространство, наша природа с её далями и облаками, с её реками, лесами, грозами и метелями. Отсюда наше неутомимое взирание, наша мечтательность, наша созерцающая "лень" (Пушкин), за которой скрывается сила творческого воображения. Русскому созерцанию давалась красота, пленявшая сердце, и эта красота вносилась во всё - от ткани и кружева до жилищных и крепостных строений. От этого души становились нежнее, утончённее и глубже; созерцание вносилось и во внутреннюю культуру - в веру, в молитву, в искусство, в науку и в философию. Русскому человеку присуща потребность увидеть любимое вживе и въяве и потом выразить увиденное - поступком, песней, рисунком или словом. Вот почему в основе всей русской культуры лежит живая очевидность сердца, а русское искусство всегда было чувственным изображение нечувственно узренных обстояний. Именно эта живая очевидность сердца лежит и в основе русского исторического монархизма. Россия росла и выросла в форме монархии не потому, что русский человек тяготел к зависимости или к политическому рабству, как думают многие на Западе, но потому, что государство в его понимании должно быть художественно и религиозно воплощено в едином лице - живом, созерцаемом, беззаветно любимом и всенародно "созидаемом" и укрепляемом этой всеобщей любовью.
-- Но сердце и созерцание дышат свободно. Они требуют свободы, и творчество их без неё угасает. Сердцу нельзя приказывать любить, его можно только зажечь любовью. Созерцанию нельзя предписать, что ему надо видеть и что оно должно творить. Дух человека есть бытие личное, органическое и самодеятельное: он любит и творит сам, согласно своим внутренним необходимостям. Этому соответствовали исконное славянское свободолюбие и русско-славянская приверженность к национально-религиозному своеобразию. Этому соответствовала и православная концепция христианства: не формальная, не законническая, не морализующая, но освобождающая человека к живой любви и к живому совестному созерцанию. Этому соответствовала и древняя русская (и церковная, и государственная) терпимость ко всякому иноверию и ко всякой иноплеменности, открывшая России пути к имперскому (не "империалистическому") пониманию своих задач... Русскому человеку свобода присуща как бы от природы. Она выражается в той органической естественности и простоте, в той импровизаторской лёгкости и непринуждённости, которая отличает восточного славянина от западных народов вообще и даже от некоторых западных славян. Эта внутренняя свобода чувствуется у нас во всём: в медлительной плавности и певучести русской речи, в русской походке и жестикуляции, в русской одежде и пляске, в русской пище и в русском быту. Русский мир жил и рос в пространственных просторах и сам тяготел к просторной нестеснённости. Природная темпераментность души влекла русского человека к прямодушию и открытости, превращала его страстность в искренность и возводила эту искренность к исповедничеству и мученичеству... И если мы, учитывая это органическое свободолюбие русского народа, окинем мысленным взором его историю с её бесконечными войнами, то мы должны будем... преклониться перед той силой государственного инстинкта, духовной лояльности и христианского терпения, которую русский народ обнаруживал на протяжении всей своей истории...
Итак, русская идея есть идея свободно созерцающего сердца. Однако это созерцание призвано быть не только свободным, но и предметным. Ибо свобода, принципиально говоря, даётся человеку не для саморазнуздания, а для органически-творческого самооформления, не для беспредметного блуждания и произволения, а для самостоятельного нахождения предмета и пребывания в нём. Только так возникает и зреет духовная культура. Именно в этом она и состоит.
Вся жизнь русского народа могла бы быть выражена и изображена так: свободно созерцающее сердце искало и находило свой верный и достойный предмет. По-своему находило его сердце юродивого, по-своему - сердце странника и паломника, по-своему предавалось религиозному предметовидению русское отшельничество и старчество, по-своему держалось за священные традиции Православия русское старообрядчество, по-своему, совершенно по-особому вынашивала свои славные традиции русская армия, по-своему же несло тягловое служение русское крестьянство и по-своему же вынашивало русское боярство традиции русской православной государственности, по-своему утверждали своё предметное видение те русские праведники, которыми держалась русская земля... Вся история русских войн есть история самоотверженного предметного служения Богу, царю и Отечеству... Россия всегда строилась духом свободы и предметности и всегда шаталась и распадалась, как только этот дух ослабевал, как только свобода извращалась в произвол и посягание, в самодурство и насилие, как только созерцающее сердце русского человека прилеплялось к беспредметным или противопредметным содержаниям...
Такова русская идея: свободно и предметно созерцающая любовь и определяющаяся этим жизнь и культура.
Там, где русский человек жил и творил из этого акта, он духовно осуществлял своё национальное своеобразие и производил свои лучшие создания во всём: в праве и в государстве, в одинокой молитве и в общественной организации, в искусстве и в науке, в хозяйстве и в семейном быту, в церковном алтаре и на царском престоле.
Божии дары - история и природа - сделали русского человека именно таким. В этом нет его заслуги, но этим определяется его драгоценная самобытность в сонме других народов. Этим определяется и задача русского народа: быть таким со всей возможной полнотой и творческой силой, блюсти свою духовную природу, не соблазняться чужими укладами, не искажать своего духовного лица искусственно пересаживаемыми чертами и творить свою жизнь и культуру именно этим духовным актом...
Мы не призваны заимствовать духовную культуру у других народов или подражать им. Мы призваны творить своё и по-своему: русское по-русски...
Достоинства нам даны и заданы наши собственные. И когда мы сумеем преодолеть свои национальные недостатки - совестью, молитвой, трудом и воспитанием, - тогда наши достоинства расцветут так, что о чужих никто из нас не захочет и помышлять...
Нам предстоит вырастить из свободного сердечного созерцания свою особую, новую русскую культуру воли, мысли и организации. Россия не есть пустое вместилище, в которое можно механически, по произволу, вложить всё, что угодно, не считаясь с законами её духовного организма. Россия есть живая духовная система со своими историческими дарами и заданиями. Мало того, за нею стоит некий Божественный исторический замысел, от которого мы не смеем отказаться и от которого нам и не удалось бы отречься, если бы мы даже того и захотели... И всё это выговаривается русской идеей.
Эта русская идея созерцательной любви и свободной предметности - сама по себе не судит и не осуждает инородные культуры. Она только не предпочитает их не вменяет их себе в закон.
КАЖДЫЙ НАРОД ТВОРИТ ТО, ЧТО ОН МОЖЕТ,
ИСХОДЯ ИЗ ТОГО, ЧТО ЕМУ ДАНО.
Но плох тот народ, который не видит того, что дано именно ему, и потому ходит побираться под чужими окнами. Россия имеет свои духовно-исторические дары и призвана творить свою особую духовную культуру: культуру сердца, созерцания, свободы и предметности...