Мартов, защищавший Гримма в уверенности, что этим он защищает честь революции и достоинство международного социализма, вызывал чувство глубокой симпатии своей искренностью, своим энтузиазмом, искрометной талантливостью речи. Но он был в полном смысле трагичен в этот день: чувствовалась
обреченность его мысли, ходящей вокруг да около, запутавшейся в сетях диалектики и не замечающей главного -- того, что революционная Россия находится в состоянии войны.
Церетели говорил с тем подъемом и блеском, которые свойственны ему при борьбе с сильным и честным противником. Сочувствие огромного большинства съезда было на его стороне.
Большевики отреклись от поддержки Гримма. Выступление "интернационалистов" осталось бесплодным и лишь продемонстрировало перед съездом и перед всей страной глубокий раскол в рядах социал-демократической партии. Было больно, что этим открылся первый съезд Советов.
* * *
Деловые занятия съезда начались прениями о власти и об отношении к Временному правительству. Прения продолжались пять дней. Наиболее интересным моментом этой части съезда явилось выступление Ленина157. Здесь он бросил свою крылатую фразу об "аресте сотни капиталистов" как первом шаге истинно революционной пролетарской власти. Здесь же впервые заявил он о готовности его партии в любую минуту взять всю государственную власть в свои руки.
Большевистская фракция восторженно аплодировала своему вождю. Но большинство делегатов слушало его с насмешливым любопытством. И на долю Керенского, выступившего с ответом Ленину, выпал шумный успех...
Закончились прения о власти резолюцией доверия коалиционному правительству, которая была принята огромным большинством голосов. Со следующего дня, 9 июня, начались прения о войне. Но они были нарушены бурным вторжением "улицы". Застрельщиками на этот раз выступали анархисты. Это была незначительная группа, неведомо откуда всплывшая на поверхность, в течение нескольких дней приковывавшая к себе всеобщее внимание, державшая в напряженной тревоге весь Петроград и вслед за тем исчезнувшая неизвестно куда, погрузившаяся в небытие. Суть дела была, впрочем, не в этой кучке, а в той бунтарски-максималистской стихии, которую она в течение нескольких дней отражала, но которая в действительности выражалась и возглавлялась большевиками.
Еще в начале революции люди, которым предстояло сыграть в июне роль бунтарской ракеты, поселились "коммуной" на даче Дурново, на Выборгской стороне158. Вначале никаких тревог обитатели дачи Дурново не вызывали, впервые я услышал о них как
о безобидных чудаках, чуть ли не толстовского склада; никто не видел преступления в том, что эти бездомные люди поселились в пустой даче бывшего министра. Но 5 июня обитатели этой дачи произвели вооруженный налет на типографию "Русской воли" и захватили ее. Вокруг типографии собралась возбужденная толпа обывателей, которая рвалась расправиться с налетчиками. Лишь вмешательство делегатов съезда, подоспевших на место происшествия, предотвратило кровопролитие. Типография была освобождена, анархисты разоружены и отправлены в Кадетский корпус, откуда после словесного внушения их отпустили на все четыре стороны.
После этого министр юстиции, по распоряжению Временного правительства, предписал анархистам в 24 часа очистить дачу Дурново. Это распоряжение, изданное с согласия Исполнительного комитета, оказалось искрой, зароненной в пороховой погреб. 8 июня на Выборгской стороне вспыхнула забастовка; в парке, окружавшем дачу, собрался огромный митинг, постановивший силой оружия защищать народное достояние против посягательств капиталистического правительства; на улицах появились группы вооруженных рабочих.
Съезд прервал свою деловую работу и занялся положением в столице. Большевики, верные своей тактике, защищали поднимавшуюся из Выборгского района волну. Напротив, большинство депутатов, отражая настроения провинции, отнеслись к начавшемуся движению с суровым осуждением. Но резолюция в этом смысле, вынесенная съездом, не потушила волнения. 9 июня на даче Дурново собрался особый "комитет" из представителей 90 фабрик и заводов. Неизвестно было, когда, где и кем избраны собравшиеся депутаты. Было известно лишь, что руководящую роль играют в комитете большевики и анархисты. Это была не политическая, а смутно-бунтарская организация -- и грозным симптомом было, что между нею и самыми широкими слоями рабочих масс Петрограда сразу протянулись незримые нити. Участвовали в "комитете" и кронштадтцы, и представители столичного гарнизона.
Опираясь на поднявшуюся волну, большевики решили на следующий день, 10 июня, вывести на улицу рабочих и солдат и бросить их против Временного правительства. Выступление подготовлялось с лихорадочной поспешностью и в глубокой тайне от Исполнительного комитета и партий советского большинства. Съезд узнал об этих приготовлениях на вечернем заседании 9 июня -- рабочие типографии, где печаталась "Правда", передали нам корректурный оттиск еще не вышедшего номера газеты.
В помешенном в этом номере призыве на демонстрацию были выставлены следующие лозунги:
"Долой царскую Думу! Долой Государственный совет! Долой десять министров-капиталистов! Вся власть Всероссийскому совету раб(очих), солд(атских) и крест(ьянских) депутатов! Пересмотреть декларацию прав солдата! Отменить приказы против солдат и матросов! Долой анархию в промышленности и локаут-чиков-капиталистов! Да здравствует контроль и организация в промышленности! Пора кончить войну! Пусть Совет депутатов объявит справедливые условия мира! Ни сепаратного мира с Вильгельмом, ни тайных договоров с французскими и английскими капиталистами! Хлеба, мира, свободы!".
Все это были обычные темы большевистской пропаганды тех дней. Но тревогу вызывало то, как подготовлялось выступление. Появившиеся откуда-то слухи, что речь идет о попытке вооруженного захвата власти, вызвали среди делегатов взрыв негодования против большевиков.
Поспешно созвали в Таврическом дворце военную секцию Петроградского совета. Б.О. Богданов159 и я представили ей доклад о положении в городе и об отношении съезда к затее большевиков. Настроение собрания было вялое. Депутаты полков ничего не знали о предложенном выступлении и подтверждали лишь, что в казармах "неладно". Почти без прений приняли предложенную мной резолюцию, объявлявшую дезорганизаторским актом назначение демонстрации без ведома представительного органа революционной демократии.
Ночью -- экстренное заседание съезда. Тяжелая атмосфера тревоги, неуверенности, подозрений. Провинциалы и фронтовики смотрели на большевиков с ненавистью. То здесь, то там вспыхивали бурные стычки:
-- Заговорщики! Предатели!
Керенский при бурных овациях съезда докладывал о принятых правительством мерах.
Приняли набросанное мною воззвание к солдатам и рабочим:
"Вас зовут на улицу для предъявления требования низвержения Вр(еменного) правительства, поддержку которого Всеросс(ийский) съезд только что признал необходимой. Те, кто зовут вас, не могут не знать, что из вашей мирной демонстрации могут возникнуть кровавые беспорядки... Вашим выступлением хотят воспользоваться контрреволюционеры. Они ждут минуты, когда междоусобица в рядах революционной демократии даст им возможность раздавить революцию".
И в заключение -- запрещение на три дня уличных манифестаций.
Большевики присоединились к последней мере -- к запрещению демонстраций. Приняв воззвание и избрав особую комиссию, собрание закрылось.
Остаток ночи с 9-го на 10-е члены съезда провели в казармах и в заводских районах. Впечатление получилось на этот раз убийственное. На мою долю выпало "уговаривать" 3-й пехотный полк. Несмотря на ночную пору, все солдаты были на ногах, многие при оружии. На мой вопрос, почему они не легли спать в обычное время, солдаты отвечали:
Велено быть готовыми выступать.