На предыдущих страницах я не останавливался на аграрном вопросе. Не касался я этого вопроса, который, вместе с вопросом о войне, составлял основу всей русской революции, потому что за описываемый период вопрос о земле занимал мало места в деятельности тех советских кругов, полем зрения которых ограничены рамки моего рассказа. На Всероссийском совещании Советов земельный вопрос был, правда, внесен в порядок дня. Но обсуждение его вышло до странности вялым -- что-то говорили, что-то голосовали, но никто не придавал серьезного значения принятым решениям. И то обстоятельство, что резолюция совещания оказалась проникнута эсеровским духом, не тревожило меньшевиков, противников социализации: не стоило из-за клочка бумаги спорить с эсерами!
В начале мая, при выработке коалиционного соглашения между советской демократией и цензовыми кругами, вопрос о земле вновь выплыл на поверхность и вновь был скомкан и смазан, в результате чего явился приведенный мною пункт правительственной декларации;
"Представляя Учредительному собранию решить вопрос о переходе земли в руки трудящихся и выполняя для этого подготовительные работы, Временное правительство примет все необходимые меры, чтобы обеспечить наибольшее производство хлеба для нуждающейся в нем страны и чтобы регулировать землепользование в интересах народного хозяйства и трудящегося населения".
Теперь, задним числом, нетрудно видеть, что этот пункт выражал подход к земельному вопросу не с точки зрения крестьянина, а с точки зрения городского потребителя. Но в то время под приведенной формулировкой подписались руководители крестьянского съезда, и партия социалистов-революционеров не задумалась на почве этой формулировки послать в правительство, на пост министра земледелия, своего лидера В.М. Чернова.
Вскоре внутри правительства завязалась вокруг вопроса о земле глу
хая борьба. Цензовики старались ограничить министерство земледелия рамками, намеченными в декларации: засевайте гуляющие земли, "регулируйте", но ни шагу в сторону нарушения имущественных отношений, существовавших до революции! Чтите права всенародного Учредительного собрания, чтите священную собственность!
Министр земледелия, напротив, стремился связать работу своего ведомства с аграрной революцией, которая начиналась в стране. Но это его стремление противоречило декларации, которую он подписал вместе с цензовиками, вступая в правительство, и потому в глазах правой части кабинета министерство земледелия стало подозрительным очагом смуты и анархии -- чем-то вроде второго особняка Кшесинской или новой дачи Дурново. Министерство давало обещания, рекламировало свои законопроекты, но все его мероприятия парализовались кабинетом.
В результате поднималась волна земельных захватов. Деятели крестьянского движения уже на крестьянском съезде в конце апреля -- начале мая столкнулись со стремлением крестьянских масс к немедленному разрешению аграрного вопроса. Для деревни представлялось вопросом второстепенным, получит ли она землю на основе торжественно изданного закона, или по правительственному декрету, или в результате захвата. Но руководители отдавали себе отчет, что для народного хозяйства в целом далеко не безразлично, в каких формах произойдет грандиозное перемещение земельной собственности. Все их усилия направлялись к тому, чтобы уговорить мужичков подождать до Учредительного собрания.
Сперва эти уговоры имели успех, мужички ждали. Но уже в начале июля до города дошли признаки того, что деревня дольше ждать не желает. На фронте --развал, в городах задавленная бунтарская стихия, готовая подняться вновь под влиянием эксцессов справа, и в это время новая волна анархии из деревни! С трех концов горела Россия. И руководители демократии метались между трех пожаров, не зная, где и как тушить огонь.
* * *
В "правительстве спасения революции", которое все еще находилось в процессе образования, не было ни единства воли, ни даже внешнего единства действий. В частности, наиболее ответственные министерства -- военное и иностранных дел -- работали без должной связи с руководящими органами революционной демократии. Формально господствуя в правительстве, фактически демократия лишена была возможности подчинить его деятельность своим целям. Ее силы были подорваны междоусобными, братоубийственными столкновениями июльских дней, и обессиленная, не верившая в себя, она цеплялась за "коалицию" с чуждыми ей
элементами, которые, при отсутствии прочих качеств, обладали завидной способностью говорить от имени "всей России".
15 июля представители конституционно-демократической партии предъявили Керенскому известный меморандум об условиях своего возвращения в правительство. Этот документ почти не оставлял надежд на успех дальнейших переговоров. Ибо смысл переговоров был в выработке платформы соглашения между советской демократией и цензовыми элементами, а устами кадетов цензовые элементы выставили как условие своего участия в правительстве требование об устранении от государственного управления Советов и комитетов, то есть органов, которые предотвратили вспышки анархии в мае и июне, победили бунтарскую стихию в июле и одни только располагали авторитетом и силой для сохранения порядка в государстве.
Впрочем, не буду останавливаться на перипетиях образования второго коалиционного правительства. Другие рассказали уже эту невеселую историю. Я лично не был свидетелем ее наиболее драматических эпизодов, разыгравшихся, как известно, 18--19 июля: в это время я был уже в армии, куда отправился 16 июля в качестве помощника комиссара Северного фронта.
* * *
Мой отъезд на фронт не был неожиданностью для товарищей, так как в Петрограде в течение четырех месяцев я работал преимущественно среди солдат и, в известной мере, приобрел репутацию "специалиста" по военным вопросам. Впрочем, сам я в полной мере сознавал свою некомпетентность в этих вопросах. Поехал я на новую работу потому, что деятельность в ЦИК в последнее время стала для меня невыносимо тяжела -- угнетало сознание ее бесплодности. А с фронтом были связаны еще кое-какие надежды: возрождение армии вдохнуло бы новую жизнь в революцию, выпрямило бы ее линию -- туда, на фронт, необходимо было бросить все силы, которыми мы еще располагали. Эту мысль я не раз высказывал в кругу товарищей -- к большому неудовольствию Чхеидзе, который боялся отвлечения сил из Петрограда.
Совершенно случайно я разговорился о петроградских делах с приехавшим в Петроград комиссаром Северного фронта В.Б. Станкевичем. Тот предложил мне поехать с ним в Псков и оттуда в Ригу. Я согласился. Станкевич -- как будто опасаясь, чтоб я не раздумал,-- принял на себя выполнение всех формальностей, связанных с моим назначением на фронт. И на другой день вечером я вместе с ним покинул Петроград, где мне пришлось пережить столько незабываемо радостных волнений в первую революцию и столько тяжелого весной и летом 1917 года.
Глава восьмая НА ФРОНТЕ
Северный фронт, на котором мне пришлось работать, п р а -вым флангом упирался в Рижский залив (немного западнее устья Западной Двины), а левым флангом, южнее Двинска, примыкал к армиям Западного фронта. На большей части этого пространства наши позиции тянулись по правому берегу Двины, а противник стоял за рекой. Но местами -- у моря, у Двинска и в изгибах реки -- в наших руках были и участки правого берега.
В состав фронта входили 12-я армия (со штабом в Риге) и 5-я (со штабом в Двинске). Позже на стыке их была создана еще отдельная 1-я армия. Кроме того, к Северному фронту были причислены части, стоявшие в Финляндии, Балтийский флот и позже весь петроградский гарнизон. Но связь с этими частями была слабая, фактически приходилось иметь дело главным образом с армиями.
Штаб фронта помещался в Пскове. Здесь Станкевич познакомил меня со своими сотрудниками, служащими комиссариата -- это были славные ребята, изнывавшие от скуки и не знавшие, чем заполнить время. Затем мы поехали к "Главкосеву" (Главнокомандующему Северным фронтом) ген. Клембовско-му187. Нескладно высокая фигура, седая голова, багрово-красное лицо, дрожащие, прыгающие по столу руки, бегающие по сторонам глаза, несвязная речь, в каждом слове, в каждом жесте выражение уязвленного самолюбия, в каждом взгляде недоверие и страх перед подвохом --таков был этот генерал "защищавший подступы к Петрограду".