На псковском вокзале собралась многотысячная толпа солдат. Раздавались призывы силой остановить эшелоны. Но начальник сообщений ген. Кондратьев, выехавший навстречу отряду, дал паровозным бригадам приказ -- идти мимо Пскова, не останавливаясь. Утром 27-го пришла телеграмма о вступлении в Гатчину передовых частей 3-го корпуса. Эшелоны выгрузились и без единого выстрела заняли станцию, телеграф и весь город.
С железнодорожных станций северной прифронтовой полосы получались телеграммы о постепенном продвижении казачьих эшелонов к Пскову и Гатчине. Число отправленных поездов было довольно значительно (20--30 составов), но двигались они крайне медленно, и нельзя было определить, зависит ли эта медлительность от внешних препятствий, встречаемых ими на пути, или от того, что у людей нет охоты идти на внезапно выросший "гатчинский фронт".
Я решил поехать к сосредоточивающемуся в Гатчине отряду. Глубокой ночью, сделав все необходимые распоряжения по комиссариату, я пустился с лужскими товарищами в путь.
* * *
Под Лугой наш автомобиль поломался, пошли пешком. Утром добрались до города. Здесь за вечер и за ночь настроение гарнизона изменилось, о выступлении против Петрограда в большей части батарей теперь не хотели и слышать. Выступил лишь один осадный полк, да и то далеко не в полном составе. Что
касается Пскова, та там, несмотря на все усилия большевиков, положение оставалось неопределенным: солдаты не знали, какую власть признавать. Пополнив запас бензина в автомобиле, я помчался в Псков. Но тут начались у меня неудачи.
В Луге ко мне обратились какой-то артиллерийский капитан и молоденький мичман с просьбой подвести их до Пскова. Я согласился и взял их в автомобиль. Проезжать пришлось через расположение батареи моего спутника --капитана. Солдаты узнали его. Сбежалась вся батарея. Преградили дорогу и остановили автомобиль. Держались угрожающе, но сдержанно: наведенные со всех сторон винтовки, но ни одного ругательства, ни одного грубого слова. Хотели сперва арестовать только капитана, но у мичмана оказался подложный солдатский билет, и, запутавшись на перекрестном допросе, он мужественно признался, что едет в Псков по поручению эсеровской организации. Тогда решили доставить нас всех троих в Военно-революционный комитет. Повернули автомобиль и под конвоем отправили нас обратно в Лугу.
Приехали в Военно-революционный комитет -- по сведениям арестовавших нас артиллеристов, он должен был помещаться где-то на окраине города. Но там не оказалось ни души. Клочки бумаги, покрывавшие пол, говорили о том, что помещение покинуто с большой поспешностью. Лица моих конвоиров вытянулись --они решили, что комитет арестован эсерами. Но в это время подъехал автомобиль с солдатами, и от них мы узнали, что комитет с четверть часа тому назад перебрался на вокзал. Конвоиры ободрились и повели нас туда.
На вокзале происходило столпотворение вавилонское. Повсюду кучки солдат, бурно препирающиеся между собою, угрожающие друг другу. Впрочем, до физического столкновения дело не доходило, так как обе стороны в принципе отрицали "гражданскую войну в рядах демократии", и, согласно этой позиции, полагалось "крыть" друг друга, но рукам воли не давать.
Мы с капитаном и мичманом оказались первыми арестованными в Луге. Моих спутников отвели куда-то*.
Относительно меня -- загорелся спор. Эсеры и меньшевики, составлявшие, впрочем, незначительное меньшинство в толпе, набросились на моих конвоиров:
-- Фараоны! Жандармы! Охранники!
Случайно оказалось, что один из "фараонов" незадолго до того проворовался (продал на сторону батарейный овес).
-- Ах ты, Дурново этакий! -- кричали ему меньшевики. -- До
* Позже я встретился с ними в Петропавловской крепости.
сих пор ты только овес воровал, а теперь принялся наших товарищей, старых революционеров, арестовывать! Подай сюда овес!
Артиллерист растерялся, бросил винтовку и убежал. Вслед за ним исчезли остальные мои конвоиры. Я был свободен. Но тут ко мне подошел молоденький солдат с румяным, улыбающимся, очень славным лицом и, представившись --"председатель Военно-революционного комитета", -- заявил, что комитет, не посягая на мою свободу, принужден все же меня задержать, так как моя поездка с гатчинского фронта в Псков явно связана с гражданской войной, которой Военно-революционный комитет стремится положить конец. Я ответил, что не признаю права за случайной кучкой солдат задерживать меня. Председатель согласился, что батарея поступила неправильно, остановив мой автомобиль, но просил меня подчиниться аресту, так как страсти, мол, слишком возбуждены и проехать во Псков мне все равно не удастся. Но я все же настаивал на немедленном моем освобождении.
После долгого спора было решено передать вопрос обо мне на разрешение лужскому Совету рабочих и солдатских депутатов, который будет созван немедленно, здесь же, на вокзале. Ждать пришлось довольно долго. Наконец, открылось заседание. Меня "доставили" туда под конвоем четырех солдат с примкнутыми к винтовкам штыками. При моем появлении разыгралась бурная сцена. Рабочие-эсеры стали осыпать солдат-большевиков ругательствами.
-- Погромщики! Хулиганы! Черносотенцы!
Часть солдат поддержала их. Трудно было определить, на какой стороне численный перевес, но наши действовали настолько дружно и энергично, что стороннники Военно-революционного комитета растерялись. Председатель Военно-революционного комитета предложил поставить на голосование предварительный вопрос, "должен ли товарищ Войтинский впредь до решения по его делу считаться арестованным, или караул может быть удален". Это предложение вызвало в собрании шумные протесты. Учитывая обстановку, я, со своей стороны, предложил сохранить караул, который, мол, нимало мне не мешает, так как я при царизме привык к виду часовых и конвойных. Собрание ответило шумной овацией, караульные отошли к дверям, и я приступил к изложению своего взгляда на происходящие события.
Гражданская война в рядах демократии -- великое бедствие. На тех, кто зажег ее, ложится огромная вина перед революцией. Но это не значит, что большинство демократии обязано подчиниться воле организованного и вооруженного меньшинства. Нет! Защищать свою свободу -- не только право, но и долг демократии, и это обязывает ее в определенных условиях противо
поставить силу оружия насильственным посягательствам меньшинства. И в данном случае наше обращение к оружию имеет лишь одну цель -- сохранить за революционной демократией возможность свободно, без давления с какой бы то ни было стороны решить стоящие перед нею вопросы. В заключение я призывал лужский Совет поддержать нашу борьбу. Если же гарнизон не решается выступить с оружием на защиту прав демократии, пусть он по крайней мере не мешает ее защитникам!
Моя речь была встречена бурными выражениями сочувствия не только со стороны наших, но и со стороны солдат, еще не так давно смотревших на меня с нескрываемой враждой. По-видимому, их пленила перспектива того, что спор будет решаться в стороне от Луги, так что им, лужским, драться не придется. Предложенная мною резолюция была принята почти единогласно. Я мог продолжить свой путь. Но за это время пропали куда-то мои шоферы. Когда их отыскали, они решительно отказались ехать раньше утра: бензина мало, дорога плохая, фонари испорчены и т.д. -- все это были отговорки, ребята попросту струсили.
Пришлось заночевать в Луге. Поздним вечером прошли в направлении к Гатчине два казачьих эшелона. А утром меня вызвали к железнодорожному проводу из Пскова: из штаба фронта просили не приезжать -- боялись, как бы мое появление не взбудоражило гарнизон.
Больше мне нечего было делать в Луге, и с первым же поездом, отходившим в сторону Петрограда, я вернулся в Гатчину.
* * *