«Может, товарищи по классовой борьбе что-нибудь подскажут?».
Переодевшись, вернулся в избу и при виде открывшейся там картины поморщился. Донской стоял над скорчившимся на полу комендантом, который глухо мычал от боли.
– Что он сказал? – поинтересовался я, вдевая штык-нож в ножны. Кобуру застегивать не стал, так как револьвер мог понадобиться в любой момент.
– Говорит, что все его выб…ки здесь, за исключением двух уродов, которые отправились забрать труп. И больше он никого не ждет.
– Тогда он больше не нужен, – сказал я и, отвернувшись, подошел к окну.
За моей спиной раздался сдавленный хрип. Встал у окна сбоку, так, чтобы меня не было видно, наблюдая за все больше темнеющей улицей. Комендант хрипел, сипел и дергался еще несколько минут, пока не замолк окончательно, после чего подполковник подошел ко мне. Несколько секунд смотрел мне в лицо, потом сказал:
– Надеюсь, вы меня поймете.
– Поймете? Что именно?
– Мою ненависть.
– Зачем мне ее понимать? Отвели душу – ради бога!
– Я не садист! У меня… эти убили дочь. Она с мужем…
– Извините, подполковник, но нам сейчас не до воспоминаний.
Донской с силой провел рукой по лицу, словно стараясь стереть липнувшие к нему воспоминания.
– Вы правы. Что дальше, поручик?
– Минут через сорок – час окончательно стемнеет. Деревня ведь рано ложится спать?
Подполковник на мой вопрос коротко кивнул головой.
– Значит, у нас вся ночь впереди. Заберем лошадей и тачанки, после чего уедем, как только определимся с направлением.
– Все не так просто. Мы здесь вряд ли найдем лошадей под тачанки. В деревнях, таких, как эта, уже давно реквизировали лошадей, что красные… что мы. Вы же видели лошадь этого деда?
– Видел. Что с ней не так?
– Ей на живодерню пора, а вы хотите ее запрячь в тачанку. Это даже не смешно.
– Что вы предлагаете?
– Мы не уйдем далеко без лошадей. Может… попробовать перерезать ночью всю эту красную сволочь?
– Помните, как тот солдат говорил про комиссара. Что тот скоро вернется и устроит пролетарский суд. Он же тоже на лошади едет.
– Две лошади – одна тачанка, а нас шесть человек. Нужно четыре лошади! Ладно! Будем думать. Кстати, пока есть время, хочу поблагодарить вас, поручик, за то, что вы для нас сделали. Если мне даже придется умереть, я сделаю это с оружием в руках. Я, как и остальные офицеры, вам очень благодарен, поручик, за эту возможность.
Я пожал плечами:
– Будем ждать темноты, а потом пойдем и поговорим с их командиром.
Донской отошел к столу, зашуршал бумагой, потом вернулся и протянул мне подобие бутерброда. Большой ломоть хлеба, на котором лежали три небольших кусочка сала вместе с зеленым луком. Отдельно вручил очищенное вареное яйцо. При виде еды мой желудок жалобно завыл, а я опять сглотнул слюну.
– Ешьте, поручик, а я пока подежурю.
Я был настолько голоден, что еда кончилась раньше, чем ощутил ее вкус. Бросил взгляд на стол, но там оставалось еды только на еще один такой бутерброд. Снова сглотнул слюну и спросил:
– Что там в кувшине?
– Пейте. Квас.
Чтобы хоть как-то заглушить чувство голода, жадно выпил два стакана подряд, потом сказал:
– Идите, поешьте, Владимир Андреевич.
Тот только кивнул головой и отошел от окна. Я занял его место. После того как Донской поел, он какое-то время возился с пулеметом, затем легко хлопнул по защитному щитку и сказал:
– Случись дело, мы с тобой, братишка, с десяток краснопузых сволочей в ад отправим.
Я уже хотел удивиться, но спустя секунду понял, что он говорил не со мной, а с пулеметом. Спустя минуту Донской подошел и встал рядом.
– Темнеет.
– Еще полчаса подождем и пойдем.
Время тянулось медленно, но не для меня. В такие моменты я словно выключал сознание, оставляя на страже только зрение и слух, и тогда время текло сквозь меня.
Темнота упала на землю как-то сразу. Мы вышли из дома с винтовками за плечами. Пару секунд постояли, потом Донской сказал:
– С Богом, поручик.
И мы пошли. Шли, не скрываясь, прогулочным шагом. В деревне стояла тишина. Так как ни Донской, ни я не были дальше околицы, то шли мы не торопясь, стараясь запомнить расположение домов, если придется отступать. За все время мы никого не встретили, только один раз из-за забора глухо и лениво гавкнула собака.
Дом старосты оказался, как и сказал дед, с большим крыльцом и резными перильцами. На крыльце сидел часовой и меланхолично лузгал семечки. Его винтовка стояла, прислоненная к перилам. Мы выждали несколько минут. Надо было бы дождаться смены часового, но ведь он мог смениться десять минут тому назад. Человеческих голосов совсем не было слышно, только где-то с другой стороны деревни несколько раз лениво тявкнула собака. Решил рискнуть.