В тюрьме Бен подружился с одним членом профсоюза «Индустриальные рабочие мира», по имени Брем Хикс, высоченным парнем из Фриско, светловолосым и голубоглазым. Брем сказал ему, что, если он хочет как следует ознакомиться с рабочим движением, ему следует завести себе красную карточку и отправиться на побережье. Брем был по профессии котельщиком, но для разнообразия плавал матросом и высадился в Перт-Амбой без гроша. Он работал в ремонтном цехе одной фабрики и забастовал вместе со всеми. Когда разгоняли пикеты, он дал фараону по морде и был приговорен к шести месяцам за сопротивление властям и оскорбление действием должностного лица. Именно встречи с ним раз в день на прогулке в тюремном дворе помогли Бену перенести заключение.
Их выпустили в один и тот же день. Они вместе вышли на улицу. Стачка кончилась. Завод работал. Улицы, на которых еще недавно дежурили пикеты, зал, в котором Бен произносил речи, имели мирный и будничный вид. Он повел Брема к Элен. Ее не было дома, но через некоторое время она пришла и привела с собой маленького краснолицего, курносого англичанина, которого она представила им – Билли, английский товарищ. Бен сразу же понял, что она живет с ним. Он оставил Брема с англичанином и вызвал ее в прихожую. В тесной прихожей ветхого стандартного дома пахло уксусом.
– Ты меня бросила? – спросил он дрожащим голосом.
– Ах, Бен, не будь таким мещанином.
– Ты бы могла подождать, покуда меня выпустят.
– Как ты не понимаешь, мы ведь все товарищи. Ты отважный боец, Бен, и не должен быть таким мещанином… Билли – ничто для меня. Он стюард на океанском пароходе. Он скоро уезжает.
– Значит, я тоже для тебя ничто? – Он схватил Элен за кисть руки и сжал ее изо всех сил. – Вероятно, я не прав, но я дико тебя люблю… Я думал, что ты…
– Ой, Бен… Ты говоришь глупости, ты же знаешь, как я тебя люблю.
Они вернулись в комнату и стали говорить о движении. Бен сказал, что едет на Запад с Бремом Хиксом.
Рабочий становится простым придатком машины, от него требуются только самые простые, самые однообразные, легче всего усваиваемые приемы.
Брем знал все ходы и выходы. Пешком, зайцами, в багажных вагонах и на порожних платформах, подсаживаясь в товарные фургоны и на грузовики, они добрались до Буффало. Там в ночлежном доме Брем встретился с одним знакомым, который устроил их палубными матросами на грузовой пароход, возвращавшийся под балластом в Дулут. В Дулуте они примкнули к артели, отправлявшейся на уборочные работы в Саскачеван. Сначала Бену приходилось туго, и Брем боялся, что он свалится, но четырнадцать часов работы на солнце и в пыли, обильная пища, мертвый сон на полу просторного сарая постепенно закалили его. Лежа в пропотевшей одежде пластом на соломе, он сквозь сон все еще чувствовал щекотку солнца на лице и на шее, напряжение мускулов, мелькание жнеек и сноповязалок вдоль всего горизонта, грохот молотилки, скрип грузовиков, отвозивших красную пшеницу к элеватору. Он научился говорить, как сельскохозяйственный рабочий. После уборки урожая они работали на консервном заводе на реке Колумбии – противная, грязная работа среди кислой вони гниющей фруктовой кожуры. Там они прочли в «Солидарности» о стачке кровельщиков и о борьбе за свободу слова в Эверетте[319] и решили отправиться поглядеть, не могут ли они там быть чем-нибудь полезны.
В последний день работы на заводе Брем, ремонтируя машину для резки и очистки фруктов, лишился указательного пальца руки. Заводской врач сказал, что он не имеет права на компенсацию, так как он уже взял расчет, а кроме того, поскольку он не канадец… Какой-то подпольный адвокат явился к общежитию, где Брем лежал в лихорадке с обмотанной рукой, и стал уговаривать его, чтобы он предъявил фирме иск, но Брем послал адвоката ко всем чертям. Брем сказал, что он не прав: рабочему классу адвокаты тоже нужны.
Когда рука начала заживать, они поехали на пароходе из Ванкувера в Сиэтл. В комитете ИРМ царило оживление, точно на пикнике, помещение было набито молодыми людьми, съехавшимися со всех концов Соединенных Штатов и Канады.
Однажды большая группа отправилась на пароходе в Эверетт – устраивать митинг на углу Уитмор и Хьюит-авеню. На пристани толпились полицейские, вооруженные винтовками и револьверами.
– Ребята из Коммерческого клуба уже поджидают нас, – сказал кто-то, нервно посмеиваясь.
– А вот и шериф Мак-Рей, – сказал кто-то.
Брем протолкался к Бену.
– Давай держаться вместе… Сдается мне, что нам здорово влетит.
Их арестовали, как только они сошли с парохода, и погнали к краю пристани. Полицейские были почти поголовно пьяны, на Бена пахнуло винным перегаром от краснолицего парня, схватившего его за рукав.
– Пошевеливайся, сукин сын…
Его толкнули ружейным прикладом в крестец. Он слышал стук дубинок по черепам. Всякому, кто оказывал сопротивление, разбивали дубинками лицо в кровь. Всех втащили на грузовик. Смеркалось, пошел холодный мелкий дождь.
– Ребята, покажем им, что мы не трусы, – сказал какой-то рыжеволосый парень.
Полицейский, державшийся за заднюю стенку грузовика, размахнулся, чтобы ударить его дубинкой, но потерял равновесие и вывалился на мостовую. Арестованные расхохотались. Полицейский вскарабкался обратно, весь багровый.
– Погодите, вот возьмемся за вас, вы у меня еще не так посмеетесь! – заорал он.
В лесу – там, где шоссе пересекало железнодорожное полотно, – их стащили с грузовиков. Полицейские оцепили их и держали на мушке, покуда шериф, еле стоявший на ногах, совещался с двумя хорошо одетыми пожилыми людьми. Бен услышал слова «прогнать сквозь строй».
– Послушайте, шериф, – сказал кто-то, – мы вовсе не хотели нарушать порядок. Мы требуем только свободы слова, обеспеченной конституцией.
Шериф обернулся к говорившему, размахивая револьвером.
– Ах вот как! Вы еще находитесь в нашем округе, не забывайте этого… Если вы еще раз сунетесь к нам, кое-кто из вас попросту сыграет в ящик, и дело с концом… Ну, валяй, ребята!
Полицейские выстроились в две шеренги вплоть до железнодорожного полотна. Они хватали одного арестованного за другим и избивали их. Трое схватили Бена.
– Профсоюзник?
– Конечно, профсоюзник, поганые трусы… – начал он. Шериф подошел и размахнулся, чтобы ударить его.
– Осторожнее, он в очках.
Тяжелая лапа сорвала с него очки.
– Сейчас мы это устроим.
Шериф ударил его кулаком по носу.
– Скажи, что ты не профсоюзник.
Рот Бена был полон крови. Он стиснул зубы.
– Он жид. Дайте ему еще раз за меня.
– Скажи, что ты не профсоюзник.
Кто-то ударил его ружейным дулом, и он упал на четвереньки.
– Беги! – заорали кругом.
От ударов дубинками и ружейными прикладами у него лопались барабанные перепонки.
Он попробовал идти спокойно, не бежать. Он споткнулся о рельсу, упал и разрезал себе руку обо что-то острое. Кровь заливала ему глаза так, что он ничего не видел. Чей-то тяжелый сапог раз за разом молотил его по боку. Он терял сознание. И все-таки продолжал ковылять. Кто-то поддерживал его под мышки и тащил от вагона. Еще кто-то отер ему лицо носовым платком. Откуда-то издалека он услышал голос Брема:
– Мы уже в соседнем округе, ребята.
Оттого, что Бен потерял очки, и шел дождь, и была ночь, и спина мучительно ныла, он ничего не видел. Он слышал выстрелы и вопли оттуда, где прогоняли сквозь строй оставшихся ребят. Он находился в центре небольшой кучки профсоюзников, ковылявших вразброд по железнодорожному полотну.
319