Тем временем Эд поднялся на ноги, очень красный и сконфуженный. Когда наконец появились итальянские полицейские, все уже улеглось и директор театра угодливо смахивал пыль с мундира Эда. Энн Элизабет подала итальянцу совершенно исковерканные очки, и он увел свою рыдающую супругу. С подпрыгивающими на кончике носа поломанными очками он остановился в дверях и погрозил Эду кулаком; у него был такой смешной вид, что Дик невольно расхохотался. Эд в пространных выражениях извинился перед директором, тот, по-видимому, был всецело на его стороне и объяснил полицейским в блестящих шлемах, что супруг – pazzo.[260] Раздался звонок, и все расселись по местам.
– А вы знаток джиу-джитсу, Энн Элизабет, – шепнул Дик, прикасаясь губами к ее уху.
Их разбирал смех, они не могли больше смотреть на сцену и пошли в кафе.
– Теперь все итальянцы наверняка сочтут меня трусом, если я не вызову этого несчастного идиота на дуэль.
Факт! На пистолетах с тридцати шагов… или на помидорах с пяти метров.
Дик так сильно смеялся, что у него потекли слезы. Эд начал сердиться.
Вовсе это не так смешно, – сказал он, – чертовски неприятная история… Только вздумаешь чуточку развлечься – непременно сделаешь кого-нибудь несчастным… Бедная Магда… Для нее это трагедия… Мисс Трент, вы, надеюсь, простите мне этот идиотский спектакль?
Эд встал и ушел домой.
– Что же, собственно, произошло, Дик? – спросила Энн Элизабет, когда они вышли на улицу и побрели по направлению к общежитию ПБВ.
– Кажется, синьор супруг приревновал Эда к Магде, а может быть, это просто шантаж… Бедняга Эд здорово расстроился.
– Тут делаются вещи, которых у нас в Америке никто бы себе не позволил… Прямо удивительно!
– Ну, Эд всюду попадает в беду… У него на это особенный талант.
– По-моему, война и европейские нравы и тому подобные вещи тлетворно влияют на нравственность… Я никогда не была ханжой, но, помилуйте, я была просто поражена, когда мистер Берроу в первый же день, как мы приехали, пригласил меня к себе в гостиницу… А я всего-то три-четыре раза говорила с ним на пароходе. В Америке он бы этого себе никогда ни при каких обстоятельствах не позволил.
Дик испытующе поглядел на Энн Элизабет.
– С волками жить, – сказал он и скорчил смешную гримасу.
Она рассмеялась и пристально поглядела ему в глаза, словно пытаясь разгадать смысл его слов.
– Ну что ж, как видно, такова жизнь, – сказала она.
В темном подъезде он попробовал поцеловать ее взасос, но она только слегка клюнула его в губы и покачала головой. Потом взяла его руку, крепко стиснула ее и сказала:
– Будем друзьями.
Дик пошел домой, у него кружилась голова от благоухания ее светлых волос.
Дику пришлось пробыть в Риме три-четыре дня. Президента ждали к третьему января и держали наготове нескольких курьеров. Тем временем ему совершенно нечего было делать, и он круглый день бродил по городу, слушая, как оркестры разучивают «Звездное знамя», и глядя, как вывешиваются флаги и сколачиваются трибуны.
Первого января был неприсутственный день. Дик, Эд, мистер Берроу и Энн Элизабет наняли автомобиль и поехали на виллу «Адриана», а потом в Тиволи завтракать. Моросил мелкий дождик, и шоссе утопало в грязи. Энн Элизабет сказала, что холмистая, зимняя, желтая и коричневая Кампанья напоминает ей родные места. Они ели fritto misto и выпили много чудесного золотистого фраскати в ресторане над водопадом. Эд и мистер Берроу столковались насчет Римской империи и искусства жить, известного древним. Дику показалось, что Энн Элизабет флиртует с мистером Берроу. Его злило, что она позволила тому пододвинуть к ней свое кресло, когда они пили кофе на террасе над полной водяной пыли пропастью. Дик пил кофе и не произносил ни слова.
Допив кофе, Энн Элизабет вскочила и сказала, что хочет пойти вон в тот маленький круглый храм на холме напротив – он похож на старинную гравюру. Эд сказал, что после завтрака трудно спускаться по такой крутой тропинке. Мистер Берроу сказал без всякого энтузиазма, что он… э-э… пойдет. Энн Элизабет побежала по мостику и вниз по тропинке. Дик за ней, спотыкаясь и скользя по разрыхленному песку и лужам. Когда они добрались донизу, в лицо им дохнул сырой и холодный туман. Водопад грохотал прямо над их головами, оглушая их. Дик оглянулся, не идет ли мистер Берроу.
– Он, должно быть, вернулся! – крикнул он, пытаясь перекричать шум водопада.
– Ненавижу тяжелых на подъем людей! – закричала Энн Элизабет; она схватила его за руку. – Побежим наверх к храму.
Они добрались до храма задыхаясь. По ту сторону пропасти они увидели Эда и мистера Берроу, спокойно сидевших на террасе. Энн Элизабет показала им нос и помахала рукой.
– Правда, замечательно? – захлебываясь, проговорила она. – Знаете, я просто влюблена в руины и живописные пейзажи… Я бы хотела объездить всю Италию и все осмотреть. Куда бы сейчас пойти?… Только не к ним, я не желаю больше слушать про Римскую империю.
Можно в Неми… Знаете, на то озеро, где плавали галеры Калигулы… Но пешком, я думаю, нам туда не добраться.
А если мы возьмем автомобиль, они за нами увяжутся. Нет, пойдем пешком.
– Дождь, промокнем.
– Ну так что ж? Не станем же мы от него удирать.
По тропинке они поднялись на холмы, возвышавшиеся над городом, и очутились среди влажных лужаек и дубовых лесов. Кампанья лежала под ними, светло-коричневая, среди крыш Тиволи восклицательными знаками торчали черные кипарисы. Был дождливый, пахнущий весной полдень. Они видели, как дождь темно-серыми и белесыми пеленами плыл над Кампаньей. Под их ногами цвели маленькие ярко-красные цикламены. Энн Элизабет срывала их и все время заставляла его нюхать. Ее щеки раскраснелись, волосы растрепались, она была до того счастлива, что не могла идти спокойно и все время прыгала и пускалась вскачь. Легкий дождик обрызгал их и прилепил ей волосы ко лбу. Потом внезапно выглянуло холодное солнышко. Они сели на корне большого бука и стали смотреть на продолговатые красно-коричневые острые почки, сверкавшие на фоне неба. Их ноздри были полны запаха маленьких цикламенов. Дику было душно от подъема в гору, и влажного кустарника, и выпитого вина, и запаха маленьких цикламенов. Он повернулся и посмотрел ей в глаза.
– Ну, – сказал он.
Она схватила его за уши и стала целовать.
– Скажи, что ты меня любишь, – твердила она сдавленным голосом.
Он чувствовал запах ее светлых волос, и теплого тела, и приторных маленьких цикламенов. Он поставил ее на ноги, и прижал к себе, и поцеловал в губы, их языки встретились. Сквозь пролом в изгороди он потащил ее на соседнюю поляну. Земля была слишком сырая. По другую сторону поляны стояла маленькая хижина, сложенная из хвороста. Они пошли к ней спотыкаясь, обняв друг друга за талию, их напряженные бедра терлись друг о друга. Хижина была вся засыпана сухим маисовым зерном. Они лежали, извиваясь, на сухом, хрустящем маисовом зерне. Она лежала, закрыв глаза, плотно сжав губы. Он подложил ей одну руку под голову, а другой пытался снять с нее платье, что-то треснуло под его рукой. Она начала отталкивать его.
– Нет-нет, Дик, не здесь… Надо идти.
– Дорогая девочка… я должен… ты такая чудная…
Она вырвалась и выбежала из хижины. Он сел на пол, ненавидя ее, стряхивая с кителя сухие стебельки. Шел сильный дождь.
– Идем обратно, Дик, я тебя ужасно люблю, только не надо было рвать мне панталоны… Ах, какой ты, право. – Она засмеялась.
– Что начато, то надо кончить, – сказал Дик. – Ах, женщины – ужасные создания… За исключением проституток… Там хоть знаешь, с чем имеешь дело.