Фосфоресцирующий указатель высоты подобрался к отметке «1000 футов», затем пересек ее. Холман взглянул вверх, на луну. Ночное светило было одновременно и лучшим другом, и злейшим врагом, оно освещало путь и цель, но оно же и позволяло врагам увидеть самолеты. Друг и убийца в единой ипостаси.
Далеко внизу, в лунном свете, лежала мозаика полей, белые ниточки дорог, темнели лоскутки лесов, там и сям виднелись огоньки свечей или ламп в деревенских домах. Здесь еще никто не боялся смерти с ночных небес.
Пол представил разочарование поэтов, если б те узнали, какими удручающе плоскими кажутся с воздуха города, даже такие огромные и прекрасные, как Лондон и Париж. Наверное, и Берлин выглядит не лучше.
Минута шла за минутой, но весь экипаж в полутора милях над землей сидел практически недвижимо. Радист не только не шевелился, но и, кажется, не дышал, каждые полминуты ловя «точки» радиомаяка, стрелки замерли у пулеметов от носовой турели до хвостового гнезда, только руки в меховых перчатках время от времени доворачивали штурвал, да глаза пилота, невидимые за летными очками, переходили от темного горизонта к компасу и обратно.
Ночь.
Люди, которые планировали и организовывали налет, более всего опасались не вражеских истребителей и зениток, а того, что пилоты просто не смогут найти цель. Последние полгода ночные отключения отдельных районов Берлина происходили все чаще — топливный дефицит стискивал горло Рейха костлявой рукой. До полного обесточивания города не доходило, но все когда-нибудь случается в первый раз.
Однако, одного взгляда прямо по курсу хватило, чтобы убедиться — по крайней мере эта опасность сегодня минует их.
Будь это обычный рейд, сейчас Пол аккуратно, стараясь ничего не задеть в кабине, положил бы руки на голову, скрестив ладони на затылке, давая пилоту сигнал заглушить двигатели и беззвучно спланировать к цели. Но для Берлина в этом не было нужды — огромный город лежал перед ними искрящейся россыпью бриллиантов, не снившейся ни одному ювелиру.
Огни улиц, площадей и бульваров лучше любой карты указывали направление на цель, словно и не было больше четырех лет адской войны, тотальной мобилизации и жесткого нормирования.
Как же вы неосторожны, неосторожны и беспечны, подумал Холман.
До сих пор не было видно ни бело-голубых «ножниц» прожекторов, ни сотен красных и зеленых вспышек зенитных снарядов — почти неизменных спутников прежних ночных вылетов. Все, что могло летать, светить или стрелять, немедленно бросалось к фронту далеко на западе или побережью. Немцы действительно не ожидали, что кто-то осмелится нарушить покой их столицы, как делали германские пилоты с вражескими городами уже много месяцев.
Привычка к безнаказанности творит с нацией странные вещи.
Пол ничком лег на лакированные брусья днища кабины, перед квадратным отверстием, прикрытым до поры специальной заслонкой. Не без усилия откинул ее вправо. Ветер взрывной волной ворвался в дыру, жадными пальцами вцепился в лицо, но Пол старался не обращать на него внимания. Вот здесь и пригодились очки, шлем и меховой воротник, но все равно в каждый дюйм незащищенной кожи словно впилось множество острых ледяных иголок.
Прямо перед ним был бомбовый прицел. Справа — небольшой деревянный рычаг, закрепленный на металлическом барабане и пучок гибких тросов Боудена, уходящий к бомбам позади. В эти мгновения Пол забыл обо всем — о том, что он висит над бездной, отделяемый от нее лишь тонкой деревянной перегородкой, что его руки и лицо коченеют, а глаза слезятся от леденящего ветра, что любой снаряд, попавший сейчас в кабину, превратит его в окровавленные лохмотья. Сорвав перчатки, чтобы не мешали, Пол мягкими, почти ласковыми касаниями сигнальной кнопки на приборной доске доворачивал многометровую машину вправо, компенсируя снос ветром. Приникнув к прицелу, штурман дождался, когда бледные светящиеся метки прицела подойдут к Кёнигсплац. Память не подвела, штурману не пришлось доставать детальные рисунки возможных мишеней. Рука легла на рычаг, закоченевшие пальцы почти не чувствовали его и на мгновение Холмана охватил иррациональный страх, что он не сможет, опоздает.
Несколько раз Пол с силой дернул деревянный стержень и услышал уже привычный резкий стук створок бомболюка позади себя. Поднявшись на четвереньки, Холман не без труда развернулся, едва не упав — подвела закоченевшая рука — и посветил фонариком. Да, все бомбы сброшены. Пол представил это падение — черные сигары, пикирующие в ночном небе. Наверное, забавно, что немцы этого и не знают, а он знает об их неведении.