Рыбак Тодыка обладает каким-то удивительным голосом. Он сидит на корме у руля и иногда разговаривает по-человечески. Но в некоторых случаях он рявкает со всеми скрежетаниями, какие можно только выдумать в человеческой глотке.
- А это что?!!
Это?.. Это, действительно, было нечто ... Там, за кормой, на востоке, небо чуть как будто подалось...
- Неужели заря?
- А что же такое?!!
Все звуки ада были в его голосе. Да, это была заря. И тут уже нечего было разговаривать. Катера - не катера, конечно, а костры, но заря ... Заря - это заря. На эту ночь предприятие можно было считать неудавшимся. До берега грести еще бог знает сколько, - несколько часов, а это значит высаживаться при полном свете, т. е. прямо в объятия сторожевой охраны большевиков.
Что делать?
Погода была приличная, а потому представлялся следующий выход. Вновь ставить парус, отойти дальше в море и там перестоять на якоре весь день вплоть до следующей ночи. Так и сделали.
Две шаланды стояли рядом. Море болтало без ветра. Было нестерпимо жарко. Время тянулось томительно, прерываясь короткими минутами сна.
Иногда ели консервы. Пробив противные дырки в жестянках, выцарапывали оттуда содержимое и ели с хлебом, который уже стал подмокать. Поев консервов, зарывались всеми челюстями в корки арбузов. Конечно, ругались. Но лениво, только потому, что нельзя же без этого.
Все они были между собой на "ты", звали друг друга Ванька, Колька, Сашка, Павка, Тодька ... Тут были рыбаки и офицеры, но разобрать их было трудно. К тому же некоторые из них были родственники друг другу. Большой, который не хотел грести, очень ожил и много ел. Колька непрерывно пел какие-то шансонетки, но иногда заводился на Вертинского.
Где вы теперь . . .
Кто вам целует пальцы ..,,
Куда ушел ваш китайчонок Ли ...
Тодька с кормы подхватывал:
Вы, может-быть, любили португальца ...
А затем прервал себя "скрежетом" собственного изобретения ...
- Колька... Колька... "Журавля"...
И "над ленивыми волнами" несся волосы дыбом подымающий "Журавль".
На меня это производило такое впечатление, как будто бы грядной блевотиной рвали в чистое море. Желто-коричневая мерзость струйкой опускалась в "хрустальный чертог". Впрочем, кой кого тошнило на самом деле.
Мы с Вовкой чувствовали себя немножко чужими в этой среде. Но к этому можно было бы привыкнуть. Неистовый Тодька, одноглазый, помесь рыбака и апаша, положительно проявлял сквозь сетку грубости какую-то симпатичную даровитость. И, кроме того, к нему образовалось какое-то доверие,- не выдаст человек.
А в общем мы довольно печально смотрели на дело. Судьба Эфема не могла не быть у нас перед глазами. Точно так, очевидно, отвалив от Тендры в такой же компании, замешавшись в их среду, высадился и "Котик", погубивший Эфема. Кто знает, из этих десяти человек, кто жертва и кто провокатор.
Поэтому я посоветовал Вовке при первой возможности перейти опять к "индивидуальной деятельности".
В три часа дня было неожиданное развлечение.
Надо сказать, что мы стояли в виду Одессы. Правда, очень далеко, так, чтобы и в бинокль нас нельзя было рассмотреть, но нам-то очертания города, были видны. И вдруг над этой полоской земли взвился огромный клуб черного дыма. Взвился сразу, как взрыв гейзера,
Это, конечно, был взрыв и взрыв сильный, судя по тому, что дымный фонтан поднялся на очень большую высоту. Через много времени глухим ударом донесся и звук.
Это было 18 сентября по старому стилю. Историки при желании докопаются, что это такое было. Но мне оно осталось неизвестным...
Между сном, убаюкиваемым морем, и бодрствованием, просоленным ругательствами, как-то почти незаметно подошел вечер.
Опять ночь, опять звезды. В десять часов вечера поставили парус и пошли.
Пошли по приметам, известным одному Тодьке, которому было указано общее направление. Впрочем, у меня был в руке компас, которым я сверял ход.
Время от времени Тодька скрежетал за моей спиной.
- Господин поручик ... Посмотрите там на компас ...
- Я смотрел, но это было бесполезно, потому что он безошибочно держал направление, руководствуясь зыбью и ветром. Зыбь подкатывалась с левого борта, у которого я лежал, уютно прикурнувшись. Неприятно было то, что ноги были систематически в воде. Но к этому все привыкли. И еще с пулеметом были у меня недоразумения; при большом крене он стремился переломать мне ноги...
Почему-то не ругались. Было темно, луна еще не взошла! Загорелся прожектор. Теперь не надо было компаса. По прожекторам это легко. По этой азбуке легко читается весь горизонт: Большефонтанский, Воронцовский, Дофиновский ... Все ясно...
Шли долго. Давно взошла луна, давно потухли прожекторы. Мы стали подводить: берет, в том, что принято называть "серебристой дымкой", явственно угадывался. Но в силу того, что нам пришлось сделать несколько галсов вправо и влево, мы потеряли ориентировку. Сам Тодька не мог разобрать в этой все нивелирующей мглистой серебрянности, где мы, т. е. против какого места, большевистского берега ...
Мы все еще шли под парусом, стараясь передвинуться как можно ближе... Если слишком рано перейти на весла, то опять заря застукает.
Наконец, "сбили" парус. Впереди был берег; по-видимому, обрывистый. Но какой берег, - никто не мог определить.
Трудная штука - высадиться. Прежде всего, морская опасность. Шторм, прибой, которые могут не дать высадиться. Затем береговая большевистская охрана, - могут тут же поймать на берегу. Затем, когда преодолеешь две эти опасности, еще остается третья: внутренний враг. Кто же их знает, - не таится ли предатель вон в той другой шаланде, что идет впереди, или, быть может, вон он лежит рядом, плечом к плечу, и рассуждает о том, "сбить" ли парус, иди нет...
Тем не менее, мы гребли и подвигались, хотя медленно, но подвигались. Когда я садился на весла, я видел, что луна светила мне прямо в лицо, светила весьма энергично, и я понял, что мы находимся прямо в лунном столбе относительно берега. Мы еще далеко сейчас, но когда будем приближаться, нас легко будет видно...
Близко ... Берег тянется ровными голубовато-серыми обрывами, вправо и влево. Почти прямо против, по носу, какие-то домики. Что это такое, господь его ведает...
Другая шаланда, ежась, подошла ближе к нам. Поручик, который, soi-disant[26], командовал всей экспедицией, был на нашей шаланде. Он сказал той другой подойти к берегу и "попробовать" ...
Шаланда пошла, но, покрутившись никоторое время против домиков, отошла обратно в море.
- Боятся, сволочи!.. Не пойдут... Я их знаю!.. Шаланда держалась на дипломатическом расстоянии и от берета и от нас. Приказать ей ничего нельзя было, потому что нельзя же вопить в таком положении, а знаков не видно... Намерения ее, впрочем, были ясны: она предоставляла нам "честь первенства".
- Ну и чорт с ними ... Трам-тарарам!.. Пойдей мы... пойдем, Тодька?!
- А они что же... трам-тараарам!.. Ну идем...
На корму втащили пулемет. Он притаился там злой ящерицей. На весла сели мы с Вовкой. Когда сидишь на веслах, то есть спиной к берегу, на котором можно ожидать некоторых неприятностей, то так поневоле и тянет обернуться. А потому гребут плохо. Я шепнул на ухо Вовке:
- Давай не оборачиваться...
Мы налегли на весла сколько могли и обернулись только тогда, когда Тодька сказал:
- Кормой подходить надо...
Берег вырос над нами неожиданно-большой, высокий, обрывистый. Домики куда-то исчезли, вместо них какие-то камни, скалы. Мы притаились на несколько мгновений, пытаясь разглядеть что-нибудь и расслышать. Но было удивительно тихо.
Сияла ночь. . . Луной был полон...
Все было полно луной... И море и весь этот берег, на котором впадины и расщелины ложились черными морщинами. Маленький удобный кусочек белея впереди нас песком, а вокруг него - нависшие обрывы ...
- Там можно выйти?..
- Можно... Вот там как будто бы тропинка по обрыву...