"Конечно, абсолютная монархия есть самая совершенная форма правления... если бы... если бы не случайности рождения...". Да, это так ... и все, что сейчас происходит, весь этот ужас, который сейчас навис над Россией, - это только страшные, трудные,, ужасно мучительные ...
- Что? ..
- Роды ...
- Роды?!
- Да, роды ... Роды самодержца ... Легко ли родить истинного самодержца и еще всероссийского!..
Новогодняя ночь
Я уснул у трубы. У трубы тепло, неудобно немножко, но, ведь, там всюду не у трубы - так холодно. Ведь, сегодня 31 декабря. Ночь на палубе не так приятна в это время года... даже на Босфоре...
Мы давно уж тут стоим, на якоре, в сплошном тумане. От времени до времени мы запускаем сирену и звоним во все склянки. Туман иногда проясняется... иногда нет. Крутом нас, невидимые и потому таинственные, воют и звонят другие суда.
Я давно уж тут сижу у трубы. То засыпаю, то снова просыпаюсь для того только, чтобы убедиться, что туман стал еще непроницаемей. Через него с трудом пробираются огни, образуя расплывчатые пятна.
В полудремоте вспоминается эта, последняя неделя... мало радости она принесла мне ...
Вот я еду в Галлиполи. За бортом "Soglassie" мягко-мягко слышна струя ... лежу, зарывшись в прессованное сено... Мерзну, но не до отчаяния. Надо мною небо, то звездное, то туманное... когда туман и ночь становится серо-мутной, делается как-то смутно на душе - плохое предчувствие ...
Еду в Галлиполи. Буду искать там сына - Лялю.
Найду ли? Неужели: может быть так, что я никогда больше не увижу... не услышу, как он вдруг... Это называлось plus quam perfeсtum (см. [12])... Неужели я видел его в последний раз тогда, 1 августа, в Севастополе, когда он уходил своей характерной, развинченной походкой, тянущей ноги? ..
Неужели конец? ..
Приехал... Долго возились... Наконец, на каком-то парусном баркасе пошли на берег.
Разбитый город ... Грязь ... Среди грязи толчется и топчется толпа рыжих английских шинелей, от одного вида которых щемит. Это наша армия ...
Пробиваюсь сквозь нее. Одни бездельничают, другие таскают дрова. Сквозь толпу движется рота сингалезцев: губы - "полфунта", странные волосы, которые вьются "отвратно" ... Черны соответственно.
Странно, вздеть их, этих черных, среди русской массы. Но чувствую ясно, кто здесь возьмет психический верх. Не устоят - черные. Огромный сингалез, на голову выше остальных, командует по-своему, со зверским выражением. Происходит смена караула. Исполняют, как следует. Видно, сильно боятся этого огромного, высокого.
Русская масса смотрит на них без злобы. Раздражение, которое чувствуется, направлено против кого-то другого.
По грязи добираюсь к русскому коменданту. Охраняют юнкера. На них, как всегда, приятно взглянуть. И здесь они твердая опора, как были во всю революцию.
Удивительно, почему та же самая русская молодежь, попадая в университеты, превращала, их в революционные кабаки, а, воспитанная в военных училищах, дала высшие образцы дисциплины и патриотизма ...
Узнаю у коменданта дорогу в лагерь через горы.
Иду по шоссе, потом по тропинке ... Путь указывают люди в английских шинелях, месящие глину тропинки. Их много, они беспрерывно идут туда и обратно. Иногда несут ветки можжевельника, очевидно, вместо елочек ... Ведь сегодня сочельник ...
Горы, пустые, глинистые. Грязно... Серо ... Скучно... Тоскливо...
Шел несколько верст, шесть или семь... Наконец, - там, в долине... Белые домики с белыми крышами... Нет, это не домики - это такие палатки.
- Где они? ..
- Вот... тут, направо, корниловцы ... налево - марковцы ... там дальше дроздовцы и алексеевцы...
Вот, значит... Сейчас решится - господи, помоги.
- Нет, в списке наличных такого нет ...
И готов я был к этой минуте... Давно с ним простился мысленно... И все же...
Но надежда еще теплится... надо расспрашивать, - может-быть, где-нибудь в госпитале.
Но как стало тяжело... пришибло... Думалось: "А вдруг здесь ... вдруг сейчас увижу ...".
- В числе наличных нет...
Узнал все про сына... нашел офицера, который был его начальником.
Он рассказал мне всю сцену. Все, как было. Могло быть и то и другое. И жизнь и смерть..
Надежда есть. Если господь захотел, - он жив ...
Отыскиваю генерала Е. Это еще за четыре версты в горах. Маленький домик ... каменная хижина ... Есть же сердечные, славные люди ... Приняли, как родного ...
Сочельник ... Елочка - можжевельник. Горят свечки ... Маленькая комната. Но уютно. Железная крошечная печка. Белым полотном убраны стены. Не то землянка, не то палатка. Со мной так ласковы. Стараются смягчить, чем можно, удар.
Я провел там неделю, в Галлиполийском лагере... Меня очень спрашивали:
- Что же будет теперь?
Они старались, чем могли, скрасить свое существование. Издавали журнал рукописный на машинке, в одном или двух экземплярах. Текст сопровождался иллюстрациями карандашом и красками. Инициаторами этого дела были полковник X. и ротмистр Ч.
Я ответил на то, что от меня хотели, статьей ... Эта статья появилась в этом своеобразном журнале, который носил название: "Развей горе в голом поле ...".
Еду обратно в Константинополь. Лежу где-то в трюме на грязных канатах. По-французски-parfait, по-русски- "наплевать"...
Откровенно говоря, я очень доволен, что, наконец, один. "Самое большое лишение каторги,-говорит Достоевский,- это отсутствие одиночества". Я так устал... И вот теперь наслаждаюсь ... валяюсь на канатах.
Я зашел к французскому офицеру в каюту, чтобы показать ему свой документ, дававший мне право ехать в Константинополь на этом русском судне.
Он встретил меня фразой и жестом.
- Vous, vous restez sur le pont![33]
Я протянул ему бумагу и сказал:
- Votre autorisation pour m'embarquer ... Affaires de service ...[34]
Он посмотрел бумагу и сказал:
- Parfait...[35]
Я повернулся и ушел, pour rester sur le pont... Но тут пришел русский матрос и сказал:
- Которые желающие отдыхать - в первый номер...
Вот это и есть "первый номер" - в трюме на канатах.
- Parfait... По-русски - "наплевать" ...
Всю ночь наслаждался в трюме на канатах. Когда очень замерзал, вставал и ходил, потом опять ложился. Одеяла, конечно, у меня нет, как и у всех нас, и, вообще, никаких вещей. Хорошо не иметь вещей. Но когда очень холодно, хорошо бы иметь одеяло.
Зато я использовал всю роскошь одиночества. Я по-прежнему был один.
Мне спустили фонарь. На что мне фонарь? .. Крысы его не боятся. Зато хорошо думается в таком трюме ночью. Бегаешь, чтобы согреться, от времени до времени смотришь вверх в отверстие - де побледнели ли звезды к рассвету... Нет. Горят, яркие и холодные. Еще долго...
И мысли бегут... Какие? Все те же... Молишь бога, чтобы он был милостив к тем, кто еще жив, и тоскуешь по тем, кого уже нет...
Настало утро. Утро 31 декабря. Я вылез из своей норы. Холодно, сыро, туманно... Еще противнее. Теперь неприятно быть одному.
В сплошном тумане, неистово запуская сирены и звонки во все склянки, пришли куда-то, стали на якорь. Кругом нас выли и звонили другие суда. Все это не предвещало ничего хорошего.
В одном из перерывов тумана стало ясно, что мы в Босфоре. Подошел карантинный катер. Он немедленно взял всех французов и ушел. Русских - нет... Они должны ожидать "контроля".