— Слышали?
— Слышал, Михайлыч…
— Дело не так просто…
— Дело не просто… И вы уже совершенно увязли?
— Как так?
— Ну, словом, вы еще можете выбиться из-под чар этого человека или вы будете следовать за ним навсегда?
— Еще могу…
— Так выбивайтесь…
—Почему?
— Так… Не чувствую Бога… Но что он заставляет вас пока делать?.. Для развития воли?..
— Пока очень немного… Он запретил мне курить и пить… Потом назначил мне одиннадцатый пост…
— И вы выдержали?
— Выдерживаю…
— Сколько уже дней?
— Сегодня конец…
— И ничего?
— Как видите…
— То-то вы стали на факира похожим… Впрочем, для русского беженства назначить пост — это разумно… Вы хотели?..
— Предложить вам пойти со мной в cafй…
— Вы будете «разговляться»?
— Да… а кроме того, я хотел бы вас познакомить с одним человеком…
Мы познакомились… Это было в одной маленькой «немецкой» кофейне, в которой висел очень большой орел-чучело. Про эту кофейню рассказывали массу легенд. Что хозяин ее бывший строитель Багдадской дороги, что здесь центр — не то немецкой, не то всех стран мира — разведки… Факт тот, что кофе здесь было вкусное. За двадцать пиастров человек мог насытиться…
Мой новый знакомый был человек обреченно-усталый…
— Только что из Японии, — сказал Михайлыч…
— Что вы там делали?..
— Изучал там кое-что…
— Особые религиозные танцы, — сказал Михайлыч.
— Танцы? И долго?
— Да… три года…
— Три года? Командировка? Какое-нибудь научное общество?
— Его «он» послал, — сказал Михайлыч…
— Он? И средства дал?
Обреченно-усталый в первый раз усмехнулся.
— Средства? Никаких… Просто сказал «поезжай и приезжай, когда выучишь»…
— И вы сделали?
— И я сделал…
— Что же вас заставляет слушаться?
Обреченно-усталый повел плечами.
— А что же «так» жить? Слаб человек… Палка нужна… Хозяина нужно. Найдешь хозяина — слушайся… Без хозяина — плохо… Так — хоть и тяжело, чертовски тяжело… а все же знаешь, что ведут тебя куда-то… А так… без пути… Зачем?
Он обратился к Михайлычу и заговорил другим тоном.
— Какую он еще мне теперь пакость придумает? Воображаю… Я его систему, знаете, как называю, — «зонтичной»…
— Почему?
— А вот представьте, что вам зонтик в пищевод вставили… Неприятно? Правда? Но вы думаете — ничего, потерпим… выймет когда-нибудь… Как, раз!.. Он не выймет — а он вдруг вам раскроет зонтик… Да… у вас в пищеводе… Такая система!!.. Все труднее… Конец? Конца никогда не будет…
Он махнул рукой… обреченно-усталой…
На этот раз это было в театре…
На сцене были все тамошние и еще много других… И Михайлыч…
В просторных костюмах, белых, мягких, широких… Различаются только шелковыми поясами разных цветов…
В оркестре те странные мелодии… И еще другие — странней…
Их ведет определенная, прекрасно себя сознавшая, мысль…
Начинается с движений почти молитвенных и почти европейских, т.е. координированных, естественных… Только тоненькая жила чего-то странного, противоречивого, змеится в некоторой необычности поз и жестов… Но, может быть, эта необычность — это просто ориентальность? Дыхание Востока, который должен же чем-нибудь отличаться от Запада… Может быть, поэтому то молодой человек, который объясняет публике (по-французски) перед каждым номером, что будет, заговорил о религиозных танцах Востока…
Кстати, хотя он говорит по-французски, а публика в театре всякая, но там, на сцене, почти сплошь русские. Отчего это, собственно?
С каждым номером делается все выпуклее… Восточность или «противоестественность», если это одно и то же, вкрапливается все сильнее… Примесь мучительства яснее… Они там, на сцене, стали дергаться!… Пробивается изуверство… От неба их все больше тянет к земле… Нет больше молитвенных движений… Вместо этого что-то странное, полуживотное… Однако!.. Вот это — это уже просто гадко!.. Они стали на четвереньки и мучительно трясут головами… дергаются носом вниз… точно одержимые звери…
Но, как бы почувствовав, что это un peru trop fort,[29] — пока невидимая рука, ведущая их, подымает человеческое стадо и снова заволакивает их в срединных, невыясненных, «евразийских» тонах…
В антракте пришел Михайлыч…
— Ну, что?
— Красиво? Интересно… необычно… полно ярко-мрачных настроений Востока… удивительная дисциплина…
— Вы говорите, точно рецензент…
— А вы хотите по существу?
— Да, да, именно по существу…
—По существу я вам вот что скажу: здесь запахло кровью и серой…
С крови началась вторая часть… «Танцы дервишей»… в самых разнообразных видах…
Все более или менее представляют себе, как танцуют дервиши… Они доводят себя до исступления целым ассортиментом противоестественных движений. Танец дервишей — это средство прийти в экстаз…
Прийти в такое состояние, когда тело не чувствует законов тела… Для чего? Вот именно: для чего? Известно, что кульминационный пункт дервишей, когда они режут себя и других ножами… кромсают человеческие тела, но «освобожденные от законов тела» — эти тела не чувствуют, не слышат…
И потому явственно запахло кровью, когда танцы дервишей появились на сцене… не было, правда, ножей. И потому не было самой крови. Но аромат ее был…
Чтобы дать «передышку», было упражнение «Stop»… но была ли это передышка или только ступень?
Они танцевали какой-то очень сложный танец, причем каждый и каждая — свое отдельное… И, конечно, — противоестественное… Какие-то одиннадцать, а может быть, сто одиннадцать «противоречивых» движений разом… Руководимые чьей-то волей, они всецело были погружены в исполнение этой дьявольски трудной, противной всем законам естества, и гордыней ума, отрицающего природу, начертанной программы… Лица у них были напряженные до страдания… Всякая мысль обо всем на свете исчезла, лишь бы не сбиться! Лишь бы выполнить волю, диктующую, повелевающую, ведущую…
И вдруг резкое, как удар бича, сверкнувшее откуда-то, должно быть, из-за кулис, ослепляющее, как молния, — слово:
— Stop!!!
Его не видно было, но, конечно, это был он — «учитель»… невидимый, но зримый…
Что произошло?
Со всеми вместе и с каждым порознь произошел «столбняк»… Каждый и каждая остановились в той позе, в какой их застало… Все — в разных, потому что каждый танцевал свое… Но все — в противоестественных, потому что ведь это было сто одиннадцать «противоречивых» движений… А все вместе они были — одна застывшая корча… Или, вернее, столько разных корчь, сколько их было, несчастных русских, на сцене…
Они остановились, неподвижные, как камень. Но через секунду один стал падать… За ним другой, третий…
Это упали те, которых неумолимое «Stop» застало в положении, невозможном по законам физического равновесия… Непобежденная природа вставала, роняя человеческие тела…
И они падали…
И это падение окаменевших тел, которые и упав, на земле, сохраняли положение застывшей корчи, было жутко в наступившей абсолютной тишине…
Остальные стояли гримассированной, выкривленной во всех невозможностях бронзой…
И из-за кулис холодом пекла веяла власть… Странная власть «учителя»… Власть диктующая, повелевающая, ведущая…
Куда?
Спросите Ленина!
Разве он не такой же?!
Разве, прогнав нас через одурь крови, он не заставил нас, русских, танцевать страшный танец социализма, весь сотканный из корчей, неестественности и противоречий, весь начертанный гордыней человеческого ума, отрицающего законы природы, высокомерием Диавола, предвечно на Бога, эти законы природы установившего, восстающего…