И вот в голове такого непонятного и не слишком приятного человека, нездорового, с травмой позвоночника и с кучей других болячек, не счастливого в личной жизни, бросившего с двумя детьми первую жену Юлию, похоронившего вторую жену Марию и не слишком хорошо ладившего с третьей женой по имени Алла, которая была сильно моложе, и на которой он женился чуть ли не сразу после похорон второй жены, мне предстояло прижиться, да еще научиться через него влиять на события, чтобы постараться не только управлять его телом, а подчинить его волю себе, повернув историю в другую сторону! Очень непростая задачка! Но, ее предстояло как-то решать. Я тоже хотел жить, а значит, надо будет бороться за существование, попытаться своей личностью задавить личность его. Ведь выживает только сильнейший.
Как же непросто все! Да и времени отпущено мало. Помрет же Менжинский в 1934 году. Или не помрет, если я вмешаюсь? Есть же версия, что его отправил на тот свет собственный заместитель Генрих Ягода, подкупив лечащих врачей и приказав наклеить в кабинете начальника ядовитые обои с ртутью? Вот с кого придется начать что-то менять. Для начала надо постараться ликвидировать этого самого Ягоду, чтобы больше не ягодничал. А там посмотрим.
Пока я это все обдумывал, одновременно просматривая поток воспоминаний Менжинского, он сам тоже проявился, приподнявшись на локтях. Отчего и мое поле зрение тут же поменялось. И, кроме того, я почувствовал его боль. Только теперь она еще сделалась и моей болью. Спина болела просто невыносимо. А все из-за того, что, еще находясь в эмиграции, этот товарищ умудрился угодить под колеса автомобиля, который и повредил ему позвоночник. Ну вот как же теперь жить с таким телом? Да я в свои семьдесят был крепче, чем этот тип в пятьдесят три. Вот попал, так попал!
Глава 2
Несмотря на боль в спине, Менжинский отбросил со своих черных брюк серый шерстяной плед и сел на диване. Он, прилег и задремал, не раздевшись. Откинувшись на диванную спинку и найдя положение, в котором боль в позвоночнике не так чувствовалась, он приходил в себя после короткого, но тяжелого сна. Дышал Вячеслав с трудом. Астма и стенокардия мучали его уже давно. Да еще и курил он много, дымил почти как паровоз, добивая, тем самым, легкие и сердце. И сейчас его рука тоже привычно потянулась к столу, чтобы взять с него пачку папирос и спички. Потому я не удержался и сказал ему мысленно:
— Нет уж, дружище, так дело не пойдет. Если тебе наплевать на собственное здоровье, то мне хочется, чтобы это тело прожило подольше. Нам еще много важных дел предстоит. А для этого надо немедленно начинать борьбу с твоими вредными привычками.
Я даже не ожидал, что он услышит мой голос. Но, он услышал! Отдернув руку от папирос, Менжинский удивленно крутил головой в тщетной надежде увидеть говорящего. Еще не понял, бедолага, что я нахожусь прямо внутри его головы. Поскольку я молчал, он решил, что мой голос ему почудился. Потому снова потянулся к папиросам. На что я опять сказал:
— С этого момента я запрещаю тебе курить!
К тому же, на этот раз, я попробовал подкрепить свои слова действиями, попытавшись установить контроль за рукой Вячеслава, тянущейся к столу. Полный контроль я пока не захватил, но внутренняя борьба, которую я начал, привела к судорогам в пальцах.
— Ты кто такой, черт побери, чтобы мне запрещать? — наконец-то ответил он мне так же мысленно, разминая сведенные пальцы другой рукой.
Я пошел на хитрость, сказав:
— Я твой внутренний голос, твой инстинкт самосохранения. Слышал о таком? Так вот, я включился, поскольку положение критическое. Если с этого момента не будешь меня слушаться, то жить тебе остается недолго. В апреле следующего года тебя инфаркт прихватит, а в мае тридцать четвертого помрешь.
— Откуда такое может быть известно? — удивился Менжинский еще больше.
— Варианты твоей судьбы уже записаны там, где надо, в высших сферах, — сказал я, нагнетая интригу.
— Так почему же только моей судьбы? Раз ты мой собственный инстинкт самосохранения, то, следовательно, мы умрем вместе, — справедливо подметил Вячеслав.
— Вот потому давай лучше вместе подольше поживем, — предложил я.
— Да это и не жизнь, а сплошное мучение, — пожаловался он, попробовав встать и снова опустившись обратно из-за новой волны боли, вызванной попыткой движения.
— Ничего, с этого момента займемся лечением и оздоровлением всерьез, — подбодрил я.
А он сказал с грустью:
— Ну вот, ко всем моим болячкам теперь еще и шизофрения прибавилась. Внутренний диалог сам с собой начал вести. До чего же я дожил! А все из-за этой проклятой нервотрепки на службе, да из-за баб!