Нижний Новгород бронепоезд миновал, когда я еще спал. И теперь мы приближались к Казани. А я уселся за большой штабной стол и задумался о том, что еду, фактически, один. Никакую команду, которую можно было бы взять с собой в эту поездку, я не собрал. Не успел привлечь к работе над темой коллективизации ни видных ученых-агрономов, ни специалистов по юридическим вопросам, связанным с отведением земель и землепользованием, ни даже каких-либо серьезных соратников, на которых мог бы положиться. Кроме Эльзы, разумеется. Но, она не в счет, поскольку помочь мне в сельскохозяйственных вопросах вряд ли сможет.
Солнце по-прежнему падало внутрь сквозь круглые окошки-иллюминаторы, которые, обычно, устанавливают на кораблях. И, если дать волю воображению, то казалось, что бронепоезд не едет, а плывет по бескрайнему белому заснеженному простору, словно ледокол, ломающий льдины с перестуком рельсовых стыков. Невольно я разглядывал и Эльзу, сидящую за своим столиком, оборудованным не только обычной пишущей машинкой и специальной для стенографирования, но и аппаратурой связи в виде телеграфного аппарата, позволяющего принимать и отправлять телеграммы прямо из поезда. Как раз в этот момент моя секретарша с сосредоточенным видом принимала какие-то сообщения, просматривая с интересом телеграфную ленту, отрывая от нее кусочки и тут же приклеивая их канцелярским клеем на бланк. Потом она дешефровывала текст с помощью специальной таблицы и только затем печатала готовое сообщение. Вскоре она встала со своего места и подала мне лист, сказав:
— Вячеслав Рудольфович, вам телеграмма от товарища Сталина.
Пробежав небольшой текст глазами, я улыбнулся: «Вскрыли сейф Свердлова. Все в точности, как вы сказали. С этого дня входите в Политбюро кандидатом. В газетах будет опубликовано. Желаю удачной поездки». Генсек, похоже, еще раз уверился в моей преданности, раз я не обманул его насчет сейфа, потому и проявил такую благожелательность, даже телеграмму послал.
Едва я дочитал сообщение, как в передвижной штаб вошел начальник поезда, лично выполняющий для меня обязанности проводника. Это был человек немолодой, проживший больше полувека и повидавший жизнь еще в царское время, с усами по нынешней сталинской моде, одетый в темно-синюю железнодорожную форму, утвержденную в 1926 году Наркоматом путей сообщения, с перекрещенными топором и якорем светлого металла на петлицах из красной эмали и на кокарде фуражки с лакированным козырьком. К своему стыду, я даже не запомнил, как его зовут, настолько был увлечен разговором с Бокием, когда проходила посадка. Теперь же начальник поезда интересовался, не желаю ли я откушать. Так он и произнес. И в этом его старорежимном слове «откушать» словно бы слышался отзвук тех лет, когда этот же железнодорожник обслуживал еще генералов и аристократов царской поры.
Впрочем, идея подкрепиться показалась мне весьма своевременной, поскольку завтрак я проспал. И вскоре по распоряжению поездного начальника откуда-то из другого вагона два повара в характерной белой одежде с колпаками на головах прикатили целую этажерку на колесиках полностью уставленную едой, от которой исходили аппетитные ароматы. Естественно, аппетит разыгрался. И я, разумеется, пригласил для компании к своему столу Эльзу, велев подать нам с секретаршей трапезу на двоих. Часы показывали половину двенадцатого. Так что для завтрака было несколько поздновато, а для обеда — рановато. Хотя, судя по обилию еды, трапеза больше напоминала все-таки обед.
Пожелав приятного аппетита, я спросил Эльзу:
— Не напомнишь ли, как зовут начальника поезда?
Она подняла на меня свои зеленые глазища, оторвав взгляд от тарелки с вкуснейшим омлетом, сдобренным сыром и посыпанным свежей зеленью, и ответила:
— Яков Степанович Магницкий.
А я задал еще один вопрос:
— Может быть, ты знаешь и то, почему у железнодорожников на эмблеме скрещенные топор и якорь?
И она ответила вполне обстоятельно:
— Топор означает, что железнодорожники прокладывают пути сквозь леса, а якорь — что поезда минуют и водные преграды по мостам или на паромах.
Эта женщина знала много чего. Эрудиции ей вполне хватало для служебных обязанностей. Да и должность секретарши большого начальника, видимо, требовала владения многими вопросами, а не только искусством соблазнения. Ведь по службе, если смотреть объективно, не принимая во внимание нашу с ней порочную связь, Эльза исполняла все очень четко. Про нее с уверенностью можно было сказать, что жила она своей работой и интересами своего начальника, отдавая этому служению всю себя без остатка. И пусть она всего лишь женщина, но с ней я чувствовал себя надежно защищенным. Глеб Бокий сказал мне как-то не то в шутку, не то всерьез, что Эльза легко попадает из револьвера белке в глаз с полусотни метров. И я почему-то не сомневался в этом.