Пока я наблюдал за Эльзой, она уже напечатала и выдала мне расшифрованную телеграмму весьма неожиданного и неприятного содержания:
«Срочно. Менжинскому от Бокия. Троцкисты устроили тихий мятеж и неповиновение внутри ОГПУ, к ним примкнули сторонники Ягоды. Они неуправляемы. Я укрепился в штабе на телеграфе. Ежов хочет арестовать Трилиссера с санкции прокурора и с одобрения партии. Вас собираются ликвидировать по прибытию в Сибирь. Блюмкина мы пока не взяли, возможно, что он организовывает все беспорядки. Немедленно возвращайтесь».
Конечно, Глеб являлся самым увлеченным эзотериком из всех, с кем мне до этого доводилось общаться. Я понимал, что в моем лице он нашел не только терпеливого слушателя всех его бесконечных эзотерических историй и мистических рассуждений, но и того, кто сумел его по-настоящему заинтриговать. Ведь я отлично запомнил его удивленные глаза в тот момент, когда из моего пальца выскочила молния на древнем кургане вятичей, куда он сам меня и привел. Возможно, Глеб мне и предан в какой-то степени. Но, можно ли доверять его оценке ситуации полностью? Не сгущает ли он краски?
Вот только и другие телеграммы лишь подтверждали тревожные вести от Глеба Бокия. Все происходящее напоминало мне какой-то старый фильм, внутри которого я вдруг очутился, причем в главной роли, не зная, при этом, ни текста, ни сценария. Если развитие событий мне еще недавно казалось предсказуемым, то теперь, с этой поездки в Сибирь вместо Сталина, я явно свернул с понятного мне течения истории. И куда она повернет дальше, я с этого момента уже не имел ни малейшего представления и не знал, что делать, сидя в задумчивости над бумажными листами с расшифрованными телеграммами, разложенными на столе.
Тут неожиданно вмешалась Эльза, которая, разумеется, тоже прочитала все эти тревожные телеграммы, причем первой:
— Положение опасное, Вячеслав Рудольфович. Они хотят вас убить.
— Кто хочет? — переспросил я.
— Троцкисты, как я полагаю, — ответила женщина. И тут же добавила:
— Вам нельзя ехать в Сибирь. Я чувствую там ловушку.
«Вот еще одна ясновидящая нарисовалась», — подумал я, спросив:
— А как ты относишься к Бокию?
— Спокойно. Он немного с придурью, но вас очень уважает. Он плохого не сделает, не предаст, — ответила она уверенно.
— Ты правда так думаешь? — еще раз спросил я.
И она кивнула. А мне нужно было принимать решение. Вызвав начальника поезда нажатием кнопки звонка, я приказал ему:
— Остановите поезд и начинайте движение в обратном направлении. Мы немедленно возвращаемся в Москву.
Вскоре бронепоезд снизил скорость. И на какой-то станции, кажется «Татарский Тракт», мы остановились. Ранний январский вечер уже давно вошел в свои права, и вокруг, в темноте простора раскинувшихся во все стороны полей, по-прежнему бушевала непогода. В свете единственного фонаря, подвешенного над входом небольшого станционного домика, вьюга крутила снежные хлопья. А я смотрел на это и молчал, пребывая в мрачном настроении. Пожалуй, в такой неопределенной и вместе с тем угрожающей ситуации я здесь еще не оказывался. Крутя в пальцах простой карандаш, и делая вид, что отмечаю им что-то на тревожных телеграммах, которые продолжали приходить, я пытался анализировать ситуацию, но никакого определенного выхода из сложившегося тупикового положения пока не находил.
В Москве явно происходило что-то нехорошее, очень напоминающее мятеж. Из телеграмм разных подразделений ОГПУ следовало, что на многих столичных предприятиях троцкистами объявлена всеобщая забастовка, а военные не желают разгонять бастующих и митингующих. Во всяком случае, начальник Штаба РККА Михаил Тухачевский проигнорировал приказ наркомвоенмора Ворошилова. А начальник академии имени Фрунзе Роберт Эйдеман, сделавший карьеру из латышских стрелков, и вовсе отказался предоставить для выполнения этой задачи своих курсантов.
В Московском военном округе ситуация выглядела не лучше. Командовавший столичным округом Борис Шапошников как раз болел, а его заместитель, брат Валериана Куйбышева Николай, ничего толком быстро организовать не мог. Когда он вышел к бойцам, те не давали ему говорить, скандируя лозунги за свободу Троцкого, не желая выполнять приказы о разгоне рабочих, поддерживавших троцкистов. И положение складывалось просто отчаянное, осложненное тем, что и половина аппарата ОГПУ тоже саботировала приказы, ведь там до сих пор находилось немало сторонников не только Троцкого, но и Ягоды, которых я не успел вычистить за столь короткий срок. Как мне докладывали телеграммами начальники отделов, сохранявшие пока лояльность, многие сотрудники выражали недовольство и открыто говорили, что не желают участвовать во всем этом бардаке. Правда, никаких действий пока не предпринимали, а лишь молчаливо бездействовали.