Саботаж явно имел место. И в этом плане армия меня беспокоила сейчас даже больше. Хотя бы потому, что в распоряжении того же Тухачевского имелось гораздо больше людей и вооружения, чем у всей системы ОГПУ вместе с пограничниками и с милицией. Я, конечно, имел некоторое представление о конфликте, назревающем в армейском командовании между Тухачевским и Ворошиловым, но особенно до этого момента не беспокоился по этому поводу, поскольку знал, что в моей прежней истории ничего серьезного из этого в тот раз в 1928 году не произошло. Тухачевского тогда Сталин просто отправил на какое-то время покомандовать Ленинградским военным округом, упрекнув за излишний милитаризм. Потом Тухачевского опять вернули на самый верх армейского руководства, назначив в 1931 году начальником вооружений Красной Армии, а потом и первым заместителем наркомвоенмора. Тухачевский в тот раз был прощен, а до его ареста в 1937 году было еще далеко. Теперь же события, похоже, приобретали совсем иной оборот.
Возможно, мне следовало послать телеграмму Сталину? Но, меня останавливала от этого нехорошая мысль, что именно Сталин мог стоять за событиями, которые происходили сейчас в Москве. Ведь генсек, поднаторевший в аппаратных играх, мог легко провести меня, как неопытного сопливого школяра, сделав вид, будто бы приближает меня к себе и доверяет настолько, что даже отправляет вместо себя в столь важную поездку. А на самом деле все это могло быть хорошо продуманной ловушкой. Ведь если Иосиф Виссарионович заподозрил во мне какую-то опасность для своей власти, например, после того, как я вывел на чистую воду Ягоду и укрепил свое положение в ОГПУ созданием верховной тройки, то он мог и избавиться от меня, отослав с глаз долой из столицы под благовидным предлогом.
А накануне генсек, допустим, просто усыплял мою бдительность, приглашая на посиделки с участием членов Политбюро и обещая место среди них. Я же принял все это, что называется, за чистую монету, купился на блеф. А потом, когда мой поезд отъехал подальше, Сталин мог приказать Ежову арестовать Трилиссера, чтобы обезглавить ОГПУ, вновь возвратив контору в непосредственное подчинение партийному аппарату. И потому я вполне верил Глебу Бокию, что в Сибири, или даже по дороге туда, меня могли постараться ликвидировать. Если рассматривать ситуацию с такой параноидальной точки зрения, то становилась понятной и та поспешность, с которой Сталин назначил Ежова куратором ОГПУ от ЦК партии.
Но, если все происходящее было генсеком запланировано, то возникал вопрос о том, какое это имеет отношение к неожиданной активизации троцкистов? Возможно ли, что Сталин специально инициировал все эти беспорядки, например, с помощью двойного агента Блюмкина, используя его связь с Троцким, чтобы быстро выявить всех троцкистов, еще оставшихся на свободе? Только вот непонятно, почему тогда одновременно с выступлениями рабочих начались брожения в армии? И не означает ли это, что у Иосифа Виссарионовича что-то пошло не по плану? Или же он все-таки недооценил троцкистов? Тут уже я мог винить и себя самого за идею отправить Троцкого и всю троцкистскую верхушку в Горки, вместо того, чтобы разделить главных троцкистов, раскидав их по разным ссылкам, как было в той моей истории. И вот это мое нововведение, этот расчет на то, что пауки, посаженные в одну банку, сожрут друг друга, мог не сработать. Похоже, что и я, и Сталин, который одобрил мою идею, недооценили силу сплоченности руководства оппозиции вокруг своего лидера. Если так, то оставлять оппозиционеров в Горках было, конечно, ошибкой.
Глава 23
Обратно мы ехали гораздо медленнее. Поскольку все те поезда, которые задерживали до этого железнодорожники ради обеспечения приличной скорости нашего передвижения в сторону Сибири, и пущенные за нами, как только наш бронепоезд проехал дальше, теперь оказались по отношению к нам на встречном пути. И с каждым из них приходилось разъезжаться, простаивая на разъездах. Ведь во многих местах имелась всего одна железнодорожная колея. Но, вынужденные простои можно было использовать для организации сеансов связи с Москвой.