Где-то по миру раскинуты и другие такие же, как я, люди, и на их долю выпало такое же вот счастье, но пока я не знаю их и не встречаю. Пока я совсем один, никому не нужен и благословляю эту свою ненужность. Она позволяет мне углубляться все дальше и дальше в себя и сердца других, живших до меня людей…
15/XI
Утром проснулся — снег. Белый, первый, мягкий снег. За ночь подморозило чуть-чуть, так только, чтобы не таяло, и снег уже лег на деревья и дорогу. Ветер, дувший три дня, стих еще вчера вечером, первый взгляд зимы, приветливый и теплый.
Вчера долго сидели с Пастернаком. Большой разговор об искусстве и жизни. Условия творчества и жизнь писателя. Что такое писательское “видение мира” — поэтическое дыхание. Поэт должен дышать не одной ноздрей, а всеми порами своего существа, для этого он должен жить в жизни и вытекать из нее. Но как понимать жизнь? Пастернаку тяжело, у него постоянные ссоры с женой. Жена гонит его на собрания, она говорит, что Пастернак не думает о детях, о том, что такое его замкнутое поведение вызывает подозрения, что его непременно арестуют, если он и дальше будет отсиживаться. Он слушает ее обыкновенно очень кротко, потом начинает говорить, он говорит, что самое трудное в аресте его для него — это они, оставшиеся здесь. Ибо им ничего не известно и они находятся среди нормальных граждан, а он будет среди таких же арестованных, значит, как равный, и он будет все о себе знать. Но он, даже несмотря на это, не может ходить на собрания только затем, чтобы сидеть на них. Он не может изображать из себя общественника, это было бы фальшиво. С этим настроением он пришел ко мне, я, как мог, тоже уговаривал его не отрываться от этого течения жизни, быть не только в природе, но и в людях, тех самых хотя бы, которые строят литературу, и зная все их слабости, все же любить их, помогать им.
Он слушал терпеливо, потом опять сошел с этой больной для него темы на вопросы общие, он рассказывал о смерти Толстого и своих ощущениях этого. Он говорил о маленьких немецких городках, в которых бывал, тех, где росли Шиллер, Гете, где закладывались основы культуры. И как странно, у нас ведь почти нет такого понятия, как провинциальный город. Революция сдвинула их с места, ворвалась реконструкция, города меняются и живут сами, как растущий человек. Но все же есть какая-то прелесть прочного существования и в таких вот неподвижных гнездах. Будет время, и у нас потянет людей из Москвы в такие вот тихие сравнительно места, где будут свои обычаи, свои условия и где возможности мирного творчества будут наиболее широко предоставлены поэту. Это он мечтал, конечно, от тоскливой необходимости ехать на собрание, в таком маленьком городке, вероятно, его на собрание не позовут, там и собраний не будет, а просто будут люди встречаться и беседовать об искусстве…
16/ХI
Как складывалась моя жизнь? Сегодня впервые пытался примерить ее по неким этапам.
До 1925 г. — учеба, работа, снова ученье, метания в поисках настоящего выбора пути. Кем быть? Влечение к экономическим наукам, почти научный сотрудник при институте, но нет — случайно написанная драма повертывает меня. Потом еще и еще пьесы, потом неудача, потом, наконец, первая пьеса на сцене. “По ту сторону щели”. Внешний успех, одобрительные в общем отзывы печати (петитом), и мое завещание самому себе, скрепленное свидетелем Зеверовым… “Отныне я раз и навсегда становлюсь на литературную дорогу”.
1925–1928 — Пролеткульт. Первые шаги. Ломка своих принципов в угоду левацким загибщикам вроде Лойтера. Плодовитость. “В ряды”, “Малиновое варенье”, “Гляди в оба”, “Волчья тропа”, “Черный Яр”, “Пороги”. Ничего не делаю. Только пишу. От одной пьесы к другой. Директорство театра. Масса горечи. Ни одного отрадного воспоминания. Я никому не известен, ставлюсь в одном театре, как о пределе мечтаю быть поставленным на сцене Театра Революции.
1929–1936. Начало с “Чудака”. Головокружительный успех! Сталин жмет мне руку. Сразу стал заметен, сразу рапповцы обратили внимание, сразу в водоворот литературщины… О, если б это время вернуть назад и исправить все, что безвозвратно утеряно. Проходит время в суетне и толкотне. Потом “Страх” — новый триумф. Я уже признан. Заграница. Кружится голова от успехов. Я теряю себя, порчусь на глазах и не могу остановиться. Слишком заманчива карусель. Головокружение. Отрыв. “Ложь”. “Портрет”, “Далекое”, “Салют”, “Великий выбор”…