1937. Сброшен наземь. Плевки и харкотина клеветы на лице. Едва не сошел с ума. Уехал в Ленинград, чтобы покончить с собой. Решение жить. Начало нового этапа жизни.
Сколько продлится он, этот этап? Может быть, многие годы. Может быть, пять-десять лет я буду мертв как писатель. Лишь бы эти годы не прошли даром, лишь бы я сумел подготовиться к новому, очевидно, уж последнему этапу жизни, который начнется в 194… году. Есть твердое сознание, что [на] этом новом этапе я буду писать не так, как до сих пор, либо совсем не стану писать, а буду лишь простым сторожем далекого пути, вехой на дороге новых поколений. Посмотрим. Все еще впереди. Все еще будет.
Но одно для меня ясно сегодня, 16 ноября. Та полоса жизни, в которой высшим моим желанием было лежать и ни о чем не думать, кроме заживления ран — эта полоса прошла. Теперь, сегодня вот, например, я встал с желанием двигаться как-то дальше.
Как и куда? Почему именно сегодня? Может быть, от такого простого факта, что я получил исполнительный лист на квартиру, НКВД, его АХУ отступилось, признало меня правым. Эта синяя бумажка напомнила мне, что кроме всяких, есть много настоящих людей, они поймут и выслушают меня, они меня оправдают и восстановят.
Вот первая моя мысль сегодня. Идти к кому-то. Может быть, к Шкирятову? Или все же, как я уже хотел однажды, подождать выборов и потом написать депутату нашего округа Мехлису. Пусть он примет меня и поговорит со мной. Во всяком случае, надо двигаться. Медленно, ощупью, но двигаться. Не переставая размышлять и накапливать то, что уже начато накоплением, постоянно оглядываясь назад и проверяя себя, не давая себе становиться прежним ни на мизинец…
19/XI
Каждый день я ощущаю, как наливаются во мне новые соки жизни, как уже действительно по-новому я могу держаться с людьми и говорить. Появилось несколько черточек характера, уже заметных для меня — и это вот обрадовало вчера вечером, потому и пробуждение было таким радостным…
Вчера вечером? Да. Оттого что вчера вечером был длинный разговор с Инбер, она в большом унынии, ей все кажется, что тучи над ее головой сгущаются, что ей не верят,
впереди для нее нет просвета и т.д. Я говорил очень долго. Сначала она не понимала меня, называла чуть ли не “всепрощенцем”, когда я говорил о необходимости исторически понять случившееся с нами — тут я опять заговорил о себе, сказав, что в моем случае меня теперь интересует уже совсем не то, что прежде. Прежде я возмущался несправедливостью и клеветой, теперь это совсем умерло, потому что я понял другое значение случившегося, громадное внутреннее значение для меня как этапа, переворота душевного, пересмотра всего себя, именно это дает мне силу и не только силу, но и бодрость, и радость все переносить покойно, благодарить жизнь за это испытание и постараться оправдать возложенные на меня этим испытанием надежды. Она говорила, что мне легко говорить так, что я молод, а ей уже много лет, что вообще в ней вдруг проснулась еврейка и она ничего не боится, но только очень грустит. И опять я долго говорил с ней, и, кажется, убедил ее, по крайней мере, она ушла другой. Это меня страшно обрадовало, значит, мое ощущение происшедшего во мне — правильно. И оттого засыпал с большей, чем прежде, верой в себя и проснулся с ощущением чего-то хорошего, что было сделано. А потом вспомнил, что это хорошее — мой вчерашний разговор с Верой Михайловной.
Сейчас передо мной роман Т. Манна и борюсь с искушением начать его, вновь отложив “Аянта”… Тем более что книга не моя, ее надо будет вернуть, кажется, убедил себя и буду читать именно Манна…
20/XI
Сегодня новая проверка моего отношения к делам жизни. Полненькая веселая почтальонша принесла повестку. Вызов в нарсуд. МХАТ взыскивает с меня 10.000 рублей.
Сначала — волна неприятного холода, горечи, возмущения… Как? В договоре ясно написано, что в случае неприятия пьесы я возвращаю только половину. Что еще за аргументы будут они выкладывать на суде?
Но потом — прогулка по солнечному снегу, тишина замерших деревьев, синее с розовым небо, все так прекрасно и покойно, что успокоение пришло раньше обычного. Ты сердишься? Это в тебе от прошлого. Это новая маленькая проверка, насколько ты стал другим. А впереди еще очень большие проверки. Ну-ка изволь измениться, немедленно. Ну, хорошо. Допустим, тебе придется отдать даже все десять тысяч, хотя, наверное, ты отдашь только пять. Но даже если все деньги… Трудно? Кто говорит, конечно, не легко.
Но разве ты такие трудности пережил? Разве может волновать тебя какая бы то ни было сумма? Да если тебе сегодня скажут, чтобы завтра ты уезжал с дачи, ты уедешь и тоже не падешь духом. Ведь это все — дача, деньги, это и есть [то], что еще привязывало тебя к удобствам жизни… Теперь этих удобств не станет, так что же? Остается ведь сама жизнь, великолепная, полноводная жизнь в нашей стране, в наших условиях, тебе еще столько предстоит увидеть интересного и замечательного, а ты расстраиваешься из-за денег. Нет, уж если и есть из-за чего расстраиваться тебе, так только из-за своей слабости, в тебе еще очень мало нового, ой, сколько еще работы над собой предстоит тебе…