Расследование, проведенное автором этих строк, показывает, что весь сыр-бор разгорелся из-за того, что в описываемые годы в числе высшего командно-начальствующего состава кавалерии Красной Армии находилось два человека с одинаковой фамилией, причем имя (Георгий) у них тоже совпадало. Так же, как и воинское звание «комбриг» (в феврале 1938 года им одним приказом – № 0170 – будет присвоено очередное звание «комдив»). К моменту появления доноса один из них (Георгий Константинович) исполнял обязанности командира 6-го казачьего корпуса, другой (Георгий Васильевич) – начальника отдела ремонтирования конского состава РККА. Он и является настоящим автором злополучного письма.
Специалистом Г.В. Жуков был опытным – еще в 20 х годах он возглавлял 9 ю и 12 ю кавдивизии, Борисоглебско-Ленинградскую кавалерийскую школу. Что же касается сущности доноса и встреч автора письма с А.И. Егоровым в ноябре 1917 года, то из автобиографии, собственноручно написанной генерал-лейтенантом Г.В. Жуковым, известно, что в указанное время он был выборным командиром 4-го драгунского полка, а затем 4 й кавалерийской дивизии, от которой и был избран делегатом на съезд 1 й армии. Другой Жуков (Георгий Константинович) осенью 1917 года, как следует из его воспоминаний, служил на юге России и поэтому никак не мог быть на съезде 1 й армии, входившей в состав Северного фронта. Сравнение же подписи под письмом, воспроизведенным в труде В. Карпова, с образцами подписей Г.В. Жукова на документах его личного дела свидетельствует об их полной идентичности. Налицо здесь все устойчивые признаки, образующие совокупность, достаточную для вывода о выполнении подписи под письмом никем иным, как Г.В. Жуковым.
Определение настоящего, а не мнимого, автора письма помогает расставить по своим местам и все то, что касается личности упоминаемого там Тюленева. Действительно, ведь может возникнуть и такой вопрос – а почему, собственно говоря, Г. Жуков в таком сугубо деликатном деле, как донос на бывшего сослуживца, тем более на высокого начальника, сначала рассказывает Тюленеву о его сути, а затем, спустя некоторое время, идет советоваться с ним по этому же поводу? И только окончательно утвердившись, после второй беседы с ним, в политической значимости рассматриваемого факта и, видимо, получив одобрение своего замысла (это чувствуется по тону документа), Жуков сел за письмо наркому обороны.
Ответ здесь прост – комдив И.В. Тюленев в то время являлся непосредственным начальником Г.В. Жукова, исполняя с 1936 года обязанности заместителя инспектора кавалерии РККА. «Шефом» же кавалерии, как известно, долгие годы был Семен Михайлович Буденный. После назначения последнего командующим войсками столичного округа летом 1937 года Иван Владимирович Тюленев временно (до конца февраля 1938 года) исполнял его должность. Именно поэтому и обратился к нему за советом Г.В. Жуков, притом дважды за короткий период времени.
К чести В. Карпова необходимо отметить, что предварив свою книгу обещанием честно писать портрет Г.К. Жукова и ничего не скрывать при этом – ни минора, ни мажора, он по ходу повествования старается держать слово данное читателю. Чего не скажешь о Дмитрии Волкогонове, который в «Триумфе и трагедии» тоже привел указанное выше заявление Г. Жукова. Однако при этом, зная, кто его написал, он, тем не менее, не называет имени автора доноса, спрятав его за безликими терминами типа «бывший сослуживец Егорова», «однополчанин маршала» и т.п., которого якобы вынудили написать такой документ. Кто конкретно вынудил, по какому поводу это произошло и вообще кто этот таинственный сослуживец Егорова, знавший многие детали политической биографии маршала – ответа на такие вопросы мы не найдем в книге Д. Волкогонова. Одно очевидно – развенчивая Сталина и показывая его большей частью только в негативном плане, бывший главный идеолог Советских Вооруженных Сил не рискнул бросить тень на политическую репутацию одного из самых именитых военачальников Советской Армии.
Если Г.В. Жуков, политически «пачкая» Егорова, обратился к событиям осени 1917 года, то другой, не менее ретивый «сигнальщик» – комбриг Я.М. Жигур из Академии Генерального штаба – в своем письме на имя Сталина просил проверить деятельность маршала на посту начальника Генерального штаба РККА, как вызывающей сомнения:
«В ЦК ВКП(б) тов. Сталину
Целый ряд важнейших вопросов организации РККА и оперативно-стратегического использования наших вооруженных сил, по моему убеждению, решен ошибочно, а возможно, и вредительски. Это в первый период войны может повлечь за собой крупные неудачи и многочисленные лишние жертвы.
Я прошу, тов. Сталин:
Проверить деятельность маршала Егорова в бытность его начальником Генерального штаба РККА, т.к. он фактически несет ответственность за ошибки, допущенные в области подготовки оперативно-стратегического использования наших вооруженных сил и их организационной структуры.
Я политического прошлого и настоящего тов. Егорова не знаю, но его практическая деятельность как начальника. Генерального штаба вызывает сомнения.
9 ноября 1937 года.
Член ВКП(б) с 1912 года Я. Жигур»[101]
Заметим, что если одного доносчика (Жукова) известные события 1937–1938 годов задели лишь рикошетом и он не только остался жив, но и значительно преуспел по службе, то в отношении другого (Жигура) такого никак не скажешь. Не спасли его ни процитированное выше письмо Сталину, ни многочисленные обращения из тюремной камеры к наркому Ворошилову: он разделил судьбу человека, на которого усердно доносил, то есть судьбу маршала Егорова.
Запущенный механизм травли А.И. Егорова все более набирал обороты, чтобы в один из дней перевести его в совершенно иное качество – в положение арестованного и находящегося под следствием. И такой день наступил 27 марта 1938 года. Началась новая, доселе ему абсолютно неизвестная, полоса его жизни. Обратимся к материалам архивно-следственного дела по обвинению А.И. Егорова. Оно состоит из четырех томов. Первый том открывается ордером № 2686 на арест маршала и производство обыска у него, датированным апрелем 1938 года, но без указания конкретного числа. Затем последовательно идут заявление арестованного маршала за 28 марта 1938 года на имя Ежова, протоколы его допросов (обобщенные) от 28 марта – 5 апреля 1938 года (на 111 страницах) и 11 мая того же года (на 58 страницах машинописного текста), затем еще одно заявление на имя наркома внутренних дел от 25 апреля 1938 года, собственноручные показания Егорова от 31 июля 1938 года и копии показаний арестованных комбрига А.И. Сатина, комкора Н.В. Куйбышева, командарма 1-го ранга И.П. Белова и Г.Ф. Гринько – наркома финансов СССР. А также обвинительное заключение, составленное 10 февраля 1939 года, протокол судебного заседания Военной коллегии от 22 февраля 1939 года по делу А.И. Егорова. Наконец, приговор суда, как последний гвоздь в крышку гроба. Есть там и небольшая по формату и содержанию справка о приведении приговора в исполнение 23 февраля 1939 года.
Во втором томе находятся копии протоколов допроса Егорова и очных ставок его с А.И. Седякиным, Г.Ф. Гринько, а также копии показаний о Егорове арестованных М.К. Левандовского, С.П. Урицкого, И.К. Грязнова, П.Е. Дыбенко, Г.А. Егоровой-Цешковской (его жены), Чиковани, Лежава. Третий том содержит собственноручные показания Егорова и их копии. То же самое и в четвертом томе.
Примечательно, что ознакомление с этим делом даже не специалиста в вопросах судопроизводства выявляет массу небрежностей в его оформлении, а значит грубых нарушений законности. Об отсутствии даты на ордере мы упоминали. Санкция же на арест Егорова, была дана заместителем Прокурора СССР Г. Рогинским 10 февраля 1939 года, в один день с составлением обвинительного заключения по его делу и почти через год после ареста. Далее, постановление об избрании меры пресечения вынесено 23 июля 1938 года, а обвинение предъявлено Егорову 27 июля того же года.
Даже из тщательно отредактированного обобщенного протокола первой серии допросов А.И. Егорова за период с 28 марта по 5 апреля 1938 года видно, что он вначале, как и на предыдущих очных ставках, пытался сопротивляться, отрицая свою причастность к антисоветскому заговору. Но тогда, прибывая в указанное место – будь то здание ЦК ВКП(б) или НКВД – он был только свидетелем и выходил оттуда снова на свободу. Свободу, конечно, относительную, но все же личную свободу он имел. Теперь же, после ареста, положение резко изменилось и первая попытка, Егорова оказать сопротивление следствию была встречена крайне отрицательно. После непродолжительного, но незабываемого пребывания в руках «специалистов» Егоров принимает решение отказаться от сопротивления и под диктовку следователя старшего лейтенанта В.М. Казакевича и помощника начальника Особого отдела ГУГБ НКВД СССР майора М.С. Ямницкого пишет заявление на имя Ежова, в котором указывает, что «…дважды совершил преступление, не сознавшись чистосердечно в ЦК, ни во время очных ставок в НКВД. Сейчас я решил прекратить запирательство и чистосердечно рассказать о своей антисоветской работе»[102].
101
Дмитрий Волкогонов. Триумф и трагедия. Политический портрет И.В. Сталина. В 2 кн. М.: Изд-во АПН, 1989. Кн. 1. Ч. 2. С. 271.