Общие разговоры Егорова об антисоветской деятельности следователям были совершенно не нужны. Им требовалось, чтобы показания давал один из руководителей заговора в РККА. И они заполучили, а точнее сделали его, этого главного заговорщика. Читая ответы Егорова на вопросы Ямницкого и Казакевича, зафиксированные в протоколе допроса от 28 марта – 5 апреля 1938 года, находим важное для обеих сторон признание: «Я, Егоров, вместе с Дыбенко и Буденным возглавлял руководство антисоветской организации правых в Красной Армии, имевшей своих участников в военных округах. Эта наша антисоветская организация была на особо законспирированном положении…»[103]
Итак, арестованный маршал Егоров стал давать показания, нужные следствию, а стало быть, он принял условия игры, предложенные ведомством Ежова. Какие именно проблемы интересовали чекистов, мы узнаем из постановочных вопросов следователей в ходе допросов. Из ответов на них Егорова вытекает вывод, что именно они и есть то самое главное, ради чего и устраивались допросы. Ведь эти ответы следователи сами и подсказывали своему подопечному, вписывая их затем в текст протоколов, являвшихся от начала до конца плодом их творчества. Как уже не раз отмечалось, важнейшим источником для их составления (и не только в случае с Егоровым) являлись собственноручные показания подследственного, в обиходе жителей ГУЛАГа гораздо чаще именуемые «романами». Известно и то, что в этих «романах», писавшихся иногда в течение нескольких дней и даже недель, арестованные фактически давали развернутые ответы на вопросы, заранее поставленные им следствием.
Писал «романы» и Егоров. А что ему еще оставалось делать – ведь он был для следователей уже не маршал и не заслуженный человек страны, а всего-навсего один из заключенных, коих в НКВД пребывало великое множество. Не лучше и не хуже других. Впрочем, несколько лучше, о чем будет сказано ниже. И Егоров также, как и сурово осуждаемые им совсем недавно на очных ставках Белов, Грязнов, Седякин, стал давать показания на своих вчерашних и не совсем вчерашних сослуживцев. Одними из первых в деле Егорова идут его собственноручные показания от 31 марта 1938 года. Учитывая их большой объем и наличие обширного фактического обличительного материала, следует считать, что писать их маршал начал еще 28 марта, после признания им своей вины. В этом документе Егоров называет 60 известных ему заговорщиков из числа командно-начальствующего состава РККА, частью арестованных органами НКВД, а частью еще находящихся на свободе. В числе последних он показал на Маршала Советского Союза С.М. Буденного, командарма 1-го ранга Б.М. Шапошникова, комкора С.А. Зотова, комдива И.В. Тюленева.
Дальше – больше. По мере хода следствия у руководства НКВД появляется необходимость в компрометации все новых лиц из числа лиц высшего комначсостава РККА. Такая задача возлагалась, в частности, и на Егорова. Так было в середине 1938 года в отношении командарма 1-го ранга И.Ф. Федько, сменившего Егорова на посту первого заместителя наркома обороны. Так будет чуть позже и в отношении маршала Блюхера. Например, в собственноручных показаниях от 31 июля 1938 года Егоров показывает о том, что в военном заговоре участвуют все командующие войсками округов, кроме Блюхера (ОКДВА), что Тухачевский, давая оценку Федько, называл его своим верным учеником и ближайшим помощником. Из сказанного видно, что время Василия Блюхера еще не наступило, в то время как час Ивана Федько уже пробил (он был арестован в начале июля 1938 года).
Заставили Егорова, заниматься и «гробокопательством», то есть показывать на людей, к тому времени уже скончавшихся. Например, на бывшего Главкома Сергея Сергеевича Каменева, умершего в 1936 году и занимавшего перед смертью пост начальника Управления ПВО Красной Армии. А также на П.П. Лебедева, генерала старой армии, бывшего в годы гражданской войны начальником Полевого штаба РВС Республики, а после нее (1921–1924 гг.) начальником Штаба РККА, умершего в начале 30 х годов. Оба эти лица числились в НКВД руководителями так называемой офицерской монархической организации, куда не преминули включить и Егорова. Еще в 1919 года по заданию Троцкого, Каменева и Лебедева он якобы пытался сорвать выполнение плана Сталина по разгрому Деникина на Южном фронте. Удивительно то, что вся эта галиматья нашла свое отражение в обвинительном заключении и в строках смертного приговора.
Обвинялся Егоров и в том, что в 1920 году, будучи командующим Юго-Западным фронтом, подготавливал террористический акт в отношении своего члена Военного совета И.В. Сталина, а в 1928 году, установив антисоветские связи с А.И. Рыковым и А.С. Бубновым (первый в то время был председателем СНК СССР, а второй – начальником Политуправления РККА), по их заданию создал в Красной Армии террористическую организацию правых. Затем в 1934 году, по указанию того же Рыкова, он якобы стал сотрудничать с польской разведкой, а еще ранее, в 1931 году, будучи в командировке в Германии, установил тайную связь с германским генеральным штабом. В приговоре записано, что Егоров, опять таки выполняя установки Рыкова, поддерживал постоянные контакты с группами Тухачевского и Гамарника[104].
В тюрьме Егоров смиряется со своей участью и дает подробные показания по самым различным проблемам, интересующим следствие. Дает их без видимого внутреннего сопротивления, внешне же оно начисто отсутствует – такое, по крайней мере, создается впечатление при изучении его архивно-следственного дела. Там нет его отказов от ранее данных им показаний, как это встречается в делах других арестованных,военачальников. Вместе с тем в материалах дела имеются такие подробности взаимоотношений между людьми высшего эшелона РККА, которые не мог, даже при большом желании, сочинить и занести в протокол допроса ни один следователь из НКВД – их мог знать и сообщить только маршал Егоров, причем сообщить добровольно, ибо никто его за язык по данному вопросу не тянул. В первую очередь это касалось взаимоотношений Ворошилова с его ближайшим окружением (Буденным Егоровым, Тухачевским).
Такая словоохотливость и предельная откровенность Егорова перед следователями должна, безусловно, иметь какое-то объяснение. И мы находим его в протоколе допроса полковника запаса В.М. Казакевича, бывшего следователя по делу А.И. Егорова. Вызванный в Главную военную прокуратуру в качестве свидетеля, он 29 марта 1955 года дал показания подполковнику юстиции Шаповалову:
«Вопрос: Дело Егорова А.И. находилось у Вас в производстве?
Ответ: С момента ареста Егорова следствие по его делу вели начальник Особого отдела ГУГБ Николаев-Журид и его помощник Ямницкий. После ареста Егорова я по поручению Ямницкого присутствовал при составлении Егоровым его собственноручных объяснений по делу, докладывал эти объяснения Егорова Ямницкому, отдавал печатать эти объяснения. В отдельных случаях, когда Ямницкого не удовлетворяли почему-то собственноручные показания Егорова, он или сам выезжал в тюрьму для уточнения или поручал это сделать мне. И тогда Егоров дополнял свои показания.
Должен показать, что с самого начала расследования по делу Егорова с ним имели специальные беседы лично Ежов и начальник Особого отдела ГУГБ НКВД Николаев. Я полагаю, что при этих беседах Егорову были даны указанными лицами какие-то гарантии о сохранении его жизни. Однажды я присутствовал при разговоре Николаева с Егоровым в Лефортовской тюрьме, когда Егоров спросил у Николаева, знавшего его лично с гражданской войны и по день ареста, о своей судьбе. Николаев ответил на это следующей фразой: «С Вами же говорил Николай Иванович. Неужели Вам этого недостаточно?»