— Как вы можете доверять съемки фильма этой бездарности Кизякову? Только оттого, что у него родственники богатые и в случае провала они возместят студии все убытки, да еще с процентами? Или он уже расплатился, а я этого не знаю? Вы что — меня в рабство к нему продали?
Не дай бог стать причиной раздражения Спасаломской, да еще когда она в гриме. От этого кажется, что еще чуть-чуть, и она начнет молнии метать, как разгневанная богиня, испепеляя всех, кого коснется ее взгляд.
— Ну что вы, что вы, — попытался смягчить гнев актрисы Томчин, противостоять ей он и не помышлял.
— Он заставляет меня по десять раз играть одну и ту же сцену.
— Я с ним поговорю. Вы пирожных не хотите?
— Какие пирожные?
— Вот свежие. Только что от кондитера.
— Идите вы… сами знаете куда со своими пирожными. Что же это вы хотите, чтобы я стала такой же толстой, как и вы, и с трудом втискивалась в вашу дверь?
Томчин не стал отвечать на этот вопрос. Правда, вид его показывал, что обрисованные Спасаломской перспективы своего будущего его нисколько не разочаровывали. Значит, он любил женщин в теле. Шешель увидел, что плакат, о который все время бьется дверная ручка, действительно рекламирует фильм чужой студии. На нем была нарисована красивая женщина в вечернем платье. Каждый раз, когда дверь отворялась, ручка ударяла изображение актрисы по лицу. С кем же таким изуверским способом Томчин сводил счеты?
Увидев Шешеля, Спасаломская преобразилась. Сквозь белый налет проступил легкий румянец. Вряд ли от стыда. С несколько секунд она взирала на Шешеля. Все это время выражение на ее лице менялось. Раздражение ушло сразу же.
— Я вас знаю, — сказала она.
На конце этой фразы знак вопроса не стоял, если бы актриса, к примеру, намекала на то, что Томчин должен представить их друг другу. Но тот эти формальности все же исполнил.
— Елена Александровна Спасаломская. Александр Иванович Шешель.
— Да, Шешель, припоминаю, — проговорила актриса, наморщив лоб, посмотрела на Томчина, — это он?
— Да.
— Тогда я соглашусь, — сказал Спасаломская загадочную фразу, кивнув на прощание Шешелю и Томчину, и вышла, на этот раз дверью не хлопнув.
— Все режиссеры от нее стонут. Только Кизяков с ней может как-то справиться, да я, но лишь на съемочной площадке. В обычной жизни — не приведи господь с ней ссориться. Ничего. Покричит, покричит и успокоится. Знает ведь, что Кизяков — хороший режиссер, не гений, но хороший, — сказал Томчин, когда шаги актрисы затихли и она уже не могла расслышать того, что говорилось в кабинете.
Шешелю до сей поры отводилась роль шкафа или тумбочки, выставленной в витрине, посмотреть на которую пришел придирчивый покупатель. Наконец он обрел дар речи. Сказать-то что-то он мог и прежде, потому что присутствие Спасаломской вовсе не повергло его в немоту, как случалось это с некоторыми из ее поклонников, которые, завидев актрису, забывали все слова и лишь протягивали дрожащими руками ей ее же собственные фотографии, при этом забывая, что у нее может и не оказаться ничего, чем она смогла бы поставить автограф. В сумочке она ничего такого не носила. Там все вакантные места отводились косметическому набору, зеркальцу и прочим необходимым в повседневной жизни предметам. Вот если оставить помаду на фотокарточке с отпечатком губ. Что бы случилось с тем счастливчиком, кто бы стал обладателем такого дара? Не иначе тут же сердце его такой радости не выдержало. Нет, так с поклонниками поступать нельзя, жалеть их надо.
Шешель, побоявшись выглядеть бестактным, не стал вторгаться в диалог Томчина и Спасаломской. Ему было даже забавно наблюдать за ними, и он был бы рад, если бы актриса подольше его не замечала и продолжала говорить. У нее приятный голос, а лицо… Но что это? Первые симптомы болезни?
— Вы, конечно, устали ждать разъяснений. Объяснить трудно, но и вместе с тем очень легко. Мне не хочется разочаровывать вас. Я не хочу, чтобы вы ушли. Итак. Вы видели декорации, что изображают лунную поверхность. Я говорил вам о том, что это будет фильм, основанный на последних и самых прогрессивных научных исследованиях, чтобы зрителю казалось — все, что он видит, действительно происходит, будто это не вымысел, а реальность, и фильм — не игровой, а документальный, и, естественно, я не стану уродовать фильм теми вольностями, которые позволял себе за неимением хорошей научной базы Жорж Мельес. Ха. Кто же поверит ему, что на Луне живут существа, которые превращаются в дым, если по ним хорошенько стукнуть. Вы это его творение не видели?