Крамцову хотелось быть там.
Но этот гул отвлекал его.
Такое чувство, будто за тобой кто-то подсматривает, а Крамцов привык делать свою работу в одиночестве. В одиночестве легче творить подлость. Стать бы друг против друга с расчехленными орудиями и всаживать в борт неприятеля снаряд за снарядом, пока он не запросит пощады или пока твой корабль не превратится в тонущее корыто.
Его катер слишком маленький. Акула не обратит внимания на такую маленькую рыбку. Подводники не станут тратить на него торпеду. Но он знал, что они где-то близко. Прячутся под толщей воды. После его укусов она оставалась чистой, без примесей машинного масла и топлива, которое вытекло из поврежденных взрывами баков, без обломков, без…
Но он мешал им, как заноза, застрявшая в ладони, как зубная боль.
Отвратительно чувствовать себя только лишь зубной болью.
С каким бы удовольствием он погладил рубку подводной лодки длинной пулеметной очередью. Он не пожалел бы патронов. Пулемет стоит без дела на турели на носу катера, наклонив дуло к палубе. Там, наверное, уже все заржавело от соленых брызг, а патроны прилипли к стволу и лентам.
Что-то заставило его оглянуться.
Море неправильно прочитало его мысли. Сам виноват. Надо было о подводной лодке не думать, а кричать, точно у золотой рыбки просишь исполнения заветного желания.
«Золотая рыбка. Хочу подводную лодку».
Тогда бы его услышали, а может, и нет. Сильный ветер мог унести слова.
По небу струился дымный след. Он приближался. Моряки показывали на него пальцами.
Истребитель. Русский.
Крылья аэроплана цеплялись за воздух, но он все равно терял высоту, как человек, висевший над пропастью. Он хватается кончиками пальцев за камни, но силы покидают его. Он ищет опору, но пальцы скользят по камням и не могут его удержать.
Взорвать бы под ним глубинную бомбу, чтобы фонтан брызг, ударив снизу по крыльям, подбросил аэроплан вверх. Может, тогда он опять сможет летать.
— Прекратить бомбометание.
Катер уходил от последней сброшенной за борт бомбы. Когда расцвел взрыв, капитан-лейтенант вновь закричал.
— Стоп машина, — сказал Крамцов, прикидывая, где упадет аэроплан. Впоследствии оказалось, что он почти угадал.
Катер протащило еще несколько десятков метров, прежде чем он остановился.
Они были зрителями, от которых пока ничего не зависело. Время для них застыло. И только для пилота аэроплана оно продолжало идти с обычной скоростью.
Капитан-лейтенант приложил к глазам бинокль.
Двигатель аэроплана уже не работал. Он летел тихо. Будто смерть. «Летучий голландец» небес.
Наваждение. Впору протереть глаза. Тогда все исчезнет, все окажется только видением, сотрется, как стирается краска, когда по ней проведешь растворителем. И темное небо, и всполохи за горизонтом, и черная вода.
До берега было слишком далеко. Пилот давно понял, что аэроплан не дотянет до суши. В воде он продержался бы не более получаса. Если бы он не увидел катер, то покидать аэроплан смысла не было.
Он стал отстегивать ремни, которые привязывали его к креслу. От этих движений аэроплан осел, точно провалился в воздушную яму.
Пилот отворачивался от дыма. Лицо все равно закоптилось. Он закрыл нос и рот шарфом, который некогда был белым, а теперь посерел. Гарь въелась в него, так что ее теперь и не выгнать. Глаза пилота закрывали большие очки.
На двигателе расцвели лепестки огня. Это подстегнуло пилота. Когда он выбирался из аэроплана, шарф слез почти на шею, обнажая полоску розовой кожи. На нее тут же набросился дым, но раскрасить так и не успел.
Пилот перевалился через борт аэроплана и камнем пошел вниз, как самоубийца, решивший утопиться. На спине у него рос горб. Издали его можно было принять за камень, который самоубийца взял с собой, чтобы побыстрее пойти на дно.
Неожиданно Крамцов понял, что ему нет надобности все время заглядывать в бинокль. Все происходило очень близко. Он и без оптики мог все превосходно разглядеть. Бинокль только мешал ему охватить все разом.