В бывших САСШ эти обстоятельства его биографии породили бы длинную и кровавую вендетту, причем с нескольких сторон разом.
— Вы слишком высокого мнения обо мне, Курода-сан. Но, если рассказ о столь малозначительных событиях вас развлечет, то я с удовольствием.
Лифт мягко затормозил на отметке «180». Аэроресторан по форме напоминал двухэтажное кольцо, надетое на шпиль небоскреба, со столиками по окружности.
Подбежал «человек» (наметанный глаз Сереброва определил — текинец), поздоровался по-японски и по-французски безо всякого акцента и почтительно осведомился о наличии оружия.
Оба кивнули. «Правильно сделал», подумал Серебров, кладя руку на пряжку боевого пояса.
Японец вынул из кобуры тонкошеий в золоченой гравировке «Намбу», выкинул магазин, отработал затвором и отдал патроны подошедшему не по-японски дюжему товарищу в серой юкате, с совершенно рязанской белобрысой физиономией. Тот принял, молча оглядел японца и протянул ему из сумки красного цвета шнурок. Японец кивнул и, примотав свой короткий кинжал к ножнам специальным хитрым узлом, вложил в кобуру разряженный пистолет. Таким образом, он был и одет по форме и фактически безоружен.
Серебров не стал тратить время на церемонии, расстегнул хлястик на бедре и пряжку и просто отдал весь боевой пояс «самураю», получив взамен жетон.
— Прошу, товарищи
Сели за столик. Обслуга начала свою плавную и ненавязчивую суету. Серебров повел глазами направо — плотный господин в зеленом пехотном мундире, воротник-стойка обтягивает смугло-медную шею, сверху сизо обритая голова, а по бокам на плечах — узкие контрпогончики со звездочками подполковника Императорской армии. Меч с обвязанной рукоятью покоится на специальной стойке. Напротив — две очаровательных дамы — одна в персиковом кимоно с птицей Хо, а вторая, постарше — в темно-синем, с ростками бамбука. Курода покосился на подполковника и свои нашивки поручика Воздушного Флота.
Слева, за низкими ширмами столик занят одинаковыми, как болты, черноголовыми коммерсантами. Судя по сдержанному смеху и частым «кампай!» шестерка начала отмечать деловые успехи и к вечеру должна была надрызгаться до желанной нирваны, распущенных галстуков и расстегнутых рубашек.
Дальше сидели типичные немцы, с сосредоточенными лицами пробующие восточную экзотику.
Принесли первую перемену — удивительные съедобные цветы, узорами выложенные на деревянной дощечке. Серебров внутренне вздохнул «Опять икебана…».
Курода налил по плоским чашечкам не теплое нихонсю, а вязкую как глицерин «Московскую» из индевеющей бутылки.
— Вы — хозяин, Гиниро-сан, вам и говорить тост
— Тогда я поднимаю его за безбрежное небо и всех его воинов.
Водка покатилась вниз шариком ледяного огня. Хороша, чертовка! Так-с, что это у нас такое, похожее на германский триколор?
Японец совершенно не аристократически шмыгнул, прикрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Оценил, потянулся палочками к закуске, разжевал кусочек черт-те знает чего, красно-оранжевого с белым.
— Великолепно! В части напитков русская культура бьет и нашу, и китайскую, и французскую. Но я почтительно напоминаю вам о вашей биографии, Гиниро-сан.
Серебров, кивнул, жуя и освежая в уме одну из давно заготовленных «официальных» версий.
— Что же, если пожелаете… Я родился где-то между Новониколаевском и Иркутском, в вагоне. Точно не известно, мать ехала вместе с отцом на место его службы. Так что с рождения на ходу… Крещен был во время остановки на каком-то полустанке, который никто не помнит.
Поручик кивнул: — Да, это очень символично
— Отец был тяжело ранен, когда вел свою роту в атаку под Мукденом. Немного оправившись, вернулся в Иркутск. У меня родились брат и сестра, но брат умер от скарлатины во младенчестве. Здоровье отца было подорвано ранением, и через полтора года он умер
Японец скорбно опустил глаза.
— Потом все как у всех — денег не хватало, мать давала частные уроки, я начал учился в реальном в Иркутске. Началась Великая война. Я, помнится, все горевал, что без меня немца побьют, хотел накинуть себе возраст и сбежать на фронт. Как же… После того, как наступил треклятый семнадцатый год реальное мое накрылось — заморозились и лопнули трубы, здание пришло в полную непригодность, да и учителя всё: кто сбежал, кто воевать, кого-то под горячую руку расхлопали. Взял меня к себе в депо учеником инженер Степанов. Паровозы я изучал в процессе ремонта, потом автомобили, но опять недолго музыка играла. Я такого бардака разве что в Америке видел… Утром власть одна, к вечеру уже другая, а ночью такая сволочь заправляет, что диву даешься.