Но наконец чай выпит, а темы для разговоров исчерпаны. И Михаил самодовольно улыбается, и рука его уже обнимает ее за плечи, сильная, крепкая рука...
* * *
Он не мог больше терпеть. Лидия сидела, напряженная и бесконечно далекая, ледяная, как утро ранней весны. Надо все делать осторожно, без лишней спешки. Сначала волосы - прочь булавки из этого туго скрученного пучка - волосы у нее теплые, мягкие, длинные. Теперь блузка - каждая расстегнутая пуговица - как снятые оковы. Наклонился, поцеловал узкие плечи, выпирающую ключицу. Ее плечи обсыпаны бледными веснушками, едва заметными. Округлые руки. Она покорна и тиха, не сопротивляется, смотрит в глаза, а что во взгляде - не разобрать, что там, в этих прорезях синевы на почти белом лице. Кожа пахнет мылом. Расстегнутая юбка падает к ее ногам, и она переступает через ткань. Тонкая сорочка - неужели шелк? Прочь сорочку. Панталончики и чулки. Наконец она стоит перед ним голая, и даже не пытается стыдливо прикрыть грудь. Он быстро раздевается, прижимает ее к себе. Одно желание: бери, бери ее, вот она, тут, умыкни ее, унеси, укради!.. Она вскрикнула чуть слышно - оказывается, он слишком сильно сжал ее запястье. Старая скрипучая софа, тяжелое прерывистое дыхание, яркий, дикий сгусток удовольствия, ослепляющий и низвергающий в какую-то пропасть. И мокрые волосы оттенка янтаря, прилипшие к белой спине.
* * *
Насытившись, Михаил встал, нашел в кармане брюк вонючие сигареты и закурил. Лида натянула сорочку, отыскала юбку, которая почему-то оказалась на обеденном столе, стала застегивать блузку дрожащими пальцами, не попадая в петельки. На запястье все еще виден след от его руки. Очень хотелось сейчас забраться в ванну, полную горячей воды, и тереть себя щеткой, пока его запах не исчезнет, пока любое воспоминание об этом мужчине не растворится в мыльной пене.
- Завтра, - сказал Михаил, собираясь. - Приходите в управление завтра. Вашего мужа допрашивали, за ним не нашли вину. Его выпустят. И это, - он показал на полусобранный мешок с передачей, - вам не понадобится.
Когда дверь за ним закрылась, Лида села за стол, уронила голову на скрещенные руки и зарыдала - то ли от облегчения, то ли от унижения.
* * *
Звонок прозвучал слишком резко, надрывно, переходя на хрип.
- Урок закончен, - Лида встала из-за стола. - У кого работы уже готовы?
Несколько вытянутых рук, внимательные, блестящие любопытством и радостью глаза.
- Замечательно, Анечка, - Лида взяла у подошедшей к ней девочки рисунок - несколько деревенских домиков на ярко-зеленом холме, речка, полупрозрачные облака. У малышки явный талант, как хорошо она видит цвета, формы...
- Лидия Ивановна? - в дверях показались двое.
Это были те самые, которые приходили с Михаилом. И по их строгим безучастным лицам Лида сразу же поняла: случилось дурное. Сегодня она хотела прийти в управление, сегодня, сразу же, как отзвенит звонок с последнего урока, броситься туда, к Олегу...
- Олег? - робко спросила она.
- Вы. Пройдемте с нами.
За стеной по коридору носились, вопили и смеялись малыши. Они не знали, не понимали, это поколение поет песни, радостно маршируя по широким светлым улицам и бульварам, по тем самым, по которым завтра поведут их родителей к «воронкам». Лида взяла в руки классный журнал, последний раз посмотрела на гипсовые головы, кубы и шары в конце класса, на доску, к которой прикреплены картинки "родной природы". Мирные пашни, луга, леса... Она вздохнула и, кивнув гипсовым аполлонам, антиноям и дианам, улыбнулась печально:
- Я готова.
1955 год
Лида сполна отсидела свой срок, и вышла из лагеря только после смерти Сталина, в 1955 году. В Москву она не вернулась - осталась в небольшом уральском поселке, не к кому ей было возвращаться в столице - вся родня либо сгнила в лагерях, либо разом забыла о Лидии Гордеевой. Только там, в лагере, узнала она, что мужа ее расстреляли, узнала случайно, от одной из женщин, чей брат оказался вместе с Олегом. У него не было шансов с самого начала, но она не жалела, что позволила тогда Михаилу обмануть себя. Это уже было настолько неважно, настолько далеко, что заросло бурьяном, полынью и осотом. Ее выжженное сердце уже не знало страха и стыда, сомнений и боли. Она прошла горы горя, и теперь пришло время строить, как до того было время разрушать. Строить новую жизнь и внимать ветрам близкой оттепели.