В самом эпицентре террора, в том числе для его бывших непосредственных вершителей (и членов их семей), не существовало никаких лазеек для того, чтобы избежать расправы, и тем более привилегий, обеспечивавших возможность выживания. Да они и сами не допускали мысли о шансах на исправление, об альтернативах или возврате к «старому». Их мышление неизменно замыкалось на крайностях, например: «Социализм или варварство». То, что крайности порой
г
могли сходиться, они замечали, только оказавшись в подземных коридорах Лубянки. Верность единственно мыслимому в социально- философском измерении — коммунизму — и его персонификация в других «своих» обезоруживала их духовно. «Весь ужас, внушаемый Самым Главным, заключался именно в том, что, возможно, он был прав — что все, кого он уничтожал, даже с пулей в голове, должно быть, считали, что он прав»[85].
Ужас, молчание и горькая ирония стали нормой, питавшейся реальной тяжестью действительности. «В сравнении с тем, что пережили многие подруги нашей... московской бабушки, ее судьба казалась нам сравнительно счастливой», — так начинается рассказ Ирины Щербаковой об истории ее семьи. Ее бабушке повезло: «Повезло в детстве в Елисаветграде не погибнуть от погрома, который бушевал на их улице. Повезло выжить в революцию и гражданскую войну (по семейной легенде ей едва удалось спастись от пьяных буден- новцев, которым вдруг показалось, что она жена самого Махно). Повезло, что в конце двадцатых годов от разгоревшейся в то время скарлатины из троих ее детей умер только один. К началу войны в 1941 оба ее сына —мой дядя и мой семнадцатилетний отец —оказались уже в армии, вернее на флоте. Отец за неделю до 22 июня поступил в Ленинграде в Высшее военно-морское училище, а старший брат уже служил на Дальнем Востоке. Повезло невероятно, потому что они оба, — один 1918 другой 1924-го года рождения, живыми вернулись с войны. Ей просто фантастически повезло — в последний момент удалось эвакуироваться из Днепропетровска вместе с заводом, где работал мой дед. Невероятное везение, потому что вся оставшаяся там еврейская родня, включая и мою прабабку, через несколько дней была расстреляна вошедшими немцами. И по сравнению с теми, чьи близкие погибли в Освенциме или в каком- нибудь гетто, у нас есть преимущество. Дата гибели евреев города Днепропетровска известна— 13октября41-гогода»112.
Но даже в обстановке постоянной неуверенности, которой была пронизана повседневная жизнь, всегда давали о себе знать отдельные голоса протестующих. «Мне 21 год и очень хочется на волю... Дело мое до сих пор еще не рассмотрено, хотя с момента отмены приговора прошло уже 26 месяцев. Прошу Вас вмешаться, так как я никогда не был членом контрреволюционной группы и никогда не занимался антисоветской агитацией, а мои показания об этом в 1937 г. были вынужденными», — писал из тюрьмы Сталину ученик профтехучилища
Рис. 11 Огонек 20 апреля 1940 № 11 Рис 12. Крокодил. Июль 1940 № 14 Фото Л.Смирнов Свиньи в советском огороде
Худ Л Генч
Иван Чистов. Иван, арестованный в возрасте 17 лет, ожида i в застенке начала процесса. 27 сентября 194U г он, наконец, начался. Хотя «вина» Чистова не была доказана, обвиняемого продолжат держать в предварительном заключении и выпустили на свободу только 15 апреля 1941 г. Следствие по его делу длилось пять лет[86].
Андрей Свердлов, сын умершего в 1919 г. первого номинального Президента Советской России, по указанию Ст алина с 1938 i. работал в НКВД в должности начальника отдела, с .940 г. -- доцент в высшей школе Наркомата государственной безопасности Ему повезло, т к он уцелел, несмотря на все аресты в 1935- 1938 и 19531 г
Между тем революция продолжала пожирать как раз тех, для кого она являлась единственной надеждой. Очередность, с которой черепа убитых наполнялись нектаром, была безразлична для усача воплощавшего собой прогресс. По логике подозрений, если существовали контрреволюционные организации отцов, то должны были существо- вать и контрреволюционные молодежные организации