Подобные списки составлялись во всех ведомствах, а также в Коминтерне. Это средоточие иностранцев, в свое время внушавшее страх всему миру как центр подготовки политических переворотов и подрывной деятельности, со временем стало вызывать большие подозрения и в самом Советском Союзе.
Правда, члены этой организации и симпатизировавшие ей люди создавали ее идеализированный образ, диаметрально противоположный его реальному социалистическому, замешанному на насилии, содержанию:
С нами грядет оно — царство человечности, мира и радости. И увидеть собственными глазами там, в самой свободной стране... что человек становится творцом своего мира и, штурмуя мировые пространства, преобразуя их, он дает им более глубокий смысл. Завидуйте нам, людям, благословленным будущим! Мы непобедимы, потому что творим мы свободу и счастье![224]
Как писал в своих воспоминаниях старший переводчик министерства иностранных дел Германии Пауль Шмидт, во время поездки на великолепном московском метро, которому не было равных в других европейских столицах, москвичи сразу же узнали в нем иностранца. «Сидевшие рядом со мной москвичи смотрели на меня молча, безо всякого выражения на лицах. Как объяснила мне моя спутница, по одежде, особенно по моим кожаным туфлям, они сразу же узнали во мне иностранца. Если бы на мне были мои белые летние туфли, которые я носил на острове Нордерней, я был бы менее приметным, потому что обувь из серой или белой парусины, похоже, в то время была особенно модной в Москве»[225].
Они не обязательно были того же происхождения, что и описанный в романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» профессор Воланд, этот «прозрачный гражданин престранного вида», которого привела в восторг мысль отправить на Соловки Иммануила Канта. Наряду с видными функционерами в стране трудящихся искали убежище и бежавшие от национал-социализма простые члены партии.
В период с 1932 по 1936 г. представительство КПГ при Исполкоме Коминтерна насчитывало от четырех до пяти тысяч проживавших в СССР немецких политэмигрантов. «Эти цифры также не являются окончательными, т. к. в числе эмигрантов не учитывалось узкое руководство КПГ и лица, находившиеся в СССР на обучении»[226].
Немалое число эмигрантов и прибывших до них иностранных специалистов жили в Советском Союзе со своими семьями. Многие поначалу не поняли значения подписания пакта Гитлер — Сталин. Лишь к середине 1940 г. советская внешняя политика нашла признание в среде московской группы КПГ, что отражалось и в официальных текстах. «Если партийные кадры в стране, как и в эмиграции, после определенного замешательства вновь обрели ясную голову и постепенно стали осознавать правильность сталинской политики, то это прежде всего свидетельствует о бесконечном доверии к товарищу Сталину. Один рабочий из Рурской области ранее выразил эту мысль в свойственной простым людям грубоватой манере: "Если мы не сразу понимаем, что делает Сталин, то мы знаем заранее, что неправильно это быть не может"»[227].
28 мая 1939 г. Вильгельм Пик обратился к Дмитрию Мануиль- скому по вопросу ареста эмигрантов: «5 апреля, по согласованию с товарищем Димитровым, я направил товарищу Берия письменную просьбу принять меня для беседы, в которой собирался обсудить с ним ряд случаев с арестом эмигрантов, в отношении которых я и другие ответственные немецкие товарищи в Коминтерне убеждены, что они не виновны в какой бы то ни было преступной деятельности против Советского Союза. Я передал ему список имен этих эмигрантов с приложением их характеристк. К сожалению, я до сих пор не получил ответа на свою просьбу, хотя прошло уже почти два месяца. Поскольку я еще в середине апреля прошлого года с такой же просьбой обращался к Ежову и также не получил ответа, то я хотел бы по этому делу обратиться к товарищу Сталину. Но, может быть, было бы лучше, если ты сначала переговоришь с товарищем Берия, хочет ли он провести такую встречу со мной или нет. Дело очень важное, и я прошу твой помощи»[228].
К числу первых, кто по-своему отреагировал на распространенное советским информационным агентством ТАСС 3 мая 1939 г. сообщение о смещении советского министра иностранных дел Максима Литвинова и его замену Вячеславом Молотовым, принадлежали варшавские банкиры. Многие сразу же начали сбывать польские активы. «В отсутствие графа фон Шуленбурга 4 мая 1939 г. Типпельскирх направил из Москвы следующую информацию о настроениях в столице: "Назначение Молотова комиссаром по иностранным делам с сохранением за ним поста Председателя Совета Народных комиссаров броско подано в советской прессе в форме Указа Президиума Верховного Совета от 3 мая". Сообщение об увольнении Литвинова вышло на последней странице в разделе "Хроника". Германское посольство в Москве сообщает далее: "Неожиданная смена вызвала здесь большую сенсацию, так как Литвинов находился в процессе переговоров с английской делегацией — по изоляции Германии. Советская пресса не публикует никаких комментариев. Комиссариат иностранных дел не дает представителям прессы никаких объяснений"»[229].