«Сегодня суббота, — писал в своем дневнике 22 июня 1940 г. интернированный из Франции Курт Штерн, — рядом с моим "кабинетом" евреи проводят свое субботнее богослужение. Слышатся их молитвы за счастье и величие Франции, за то, чтобы она сохранила свое положение среди наций. Чего могут просить ныне у своего бога евреи, находящиеся в Германии? По соседству со мной раввин проповедует оптимизм — то, что раньше называлось "доверием Богу", "потому что, — говорит он, — если нам не суждено больше увидеть счастья, его должны увидеть наши дети". Утешение, которое сквозь столетия во всех религиозных и политических течениях служило успокоению битых» На следующий день была подписана капитуляция Франции перед Германией.
Маргарете Бубер-Нойман отразила в своих воспоминаниях перемещение из советского ГУЛАГа в немецкий концлагерь. В январе 1940 г. она была этапирована из Сибири в Бутырскую тюрьму. В Москве проводились учения по противовоздушной обороне, а «в коридорах и камерах Бутырки горели темно-синие лампочки, освещавшие все каким-то призрачным светом. Лица людей походили на утопленников... Около десяти вечера, когда нас... вели по знакомым коридорам Бутырки... в том же коридоре, что и в 1938 г., надзирательница отворила камеру и в полутьме слабого освещения мы увидели то, чему не хотели верить наши глаза: там, где в 1938 г., скучившись на дощатых нарах, сидело сто десять женщин, стояли двадцать пять устланных белоснежным постельным бельем кроватей с одеялами и подушками... Тут были Роберта Гроппер, Хильде Левен, Ценцль Мюзам, Карола Неер, Вали Адлер, Бетти Ольберг — сплошь немки, которых вернули в Бутырку с каторги, из предварительного заключения или лагерей»[234]. Некоторые из этих женщин оттуда были переправлены в нацистскую Германию. Маргарете Бубер-Нойман оказалась в концлагере Равенсбрюк.
Во время нахождения под следствием в 1937-1938 гг., вспоминает Эрна К., она стерла себе пальцы, составляя прошения Сталину. Но вместо ответа ей прислали обвинительный приговор: направление на исправительно-трудовые работы в лагерь Мариинский в Сибири. Как-то в лагерь просочились слухи о переговорах между гитлеровской Германией и Советским Союзом. «В конце 1939 г. вызвали несколько немцев, еще имевших германское гражданство, и отправили их по этапу. В двадцатисемиградусный мороз мы сели в кузов грузовика и нас повезли. Нас снова привезли в Москву, снова в Бутырскую тюрьму. Но разместили совсем в других условиях. У каждого была отдельная кровать с постельным бельем. Нам выдали гражданскую одежду и каждый день на два часа выводили на прогулку. В библиотеке мы могли брать столько книг, сколько хотели. Нам давали мясную пищу, кофе, какао. Курильщики каждое утро могли получать сигареты и спички. Все это длилось несколько недель. С другой стороны, мы ощущали на себе враждебность тюремного персонала, который приносил нам, но сам был лишен всего этого. Враждебность выражалась почти незаметно и очень рафинированно. Сначала мы вообще не знали, чем все это объяснить, что это означало и что нас ожидало»[235].
Вернер Хирш не смог пережить ожидание выдачи нацистам в Бутырке, этот «шабаш ведьм»[236], как его метко охарактеризовал Александр Вайсберг-Цыбульский. Хирш, близкий сподвижник Эрнста
Тельмана, был арестован вместе с Председателем ЦК КПГ и через год выпущен из концлагеря на свободу. В 1935 г. началась проверка рядов КПГ, Хирш в это время уже находился в Москве, в 1936 г. им занялся НКВД. В ноябре 1937 г. за принадлежность к вымышленной «Организации Волленберга»[237] он был приговорен к десяти годам лишения свободы Военной коллегией Верховного суда СССР. Во время заключения на Соловецких островах объявил голодовку. Последним этапом в его жизни была Бутырская тюрьма, где в ожидании выдачи в руки нацистов Хирш умер «от сердечной недостаточности»[238].
Как явствует из материалов визита В. М. Молотова в Берлин от 11 ноября 1940 г., возвращение арестованных в Советском Союзе подданых Германского рейха, а также находившихся на советской территории этничесих немцев (фольксдойче) из числа бывших польских граждан «все еще встречает большие трудности со стороны Советского правительства». «Правительство Советского Союза заявило о своей готовности выслать из Советского Союза находящихся в советских тюрьмах немецких подданных рейха. Начавшаяся успешно акция по высылке в марте 1940 г. полностью остановилась. Шаги, предпринятые германским посольством в Москве, результатов не дали. Согласно заметкам наркоминдела СССР от 18.10.1940 г., 128 из общего числа 400 затребованных рейхсдойче пока не были найдены. В интересах еще не обнаруженных лиц было бы максимальное ускорение поисковых акций и затем их освобождение»[239]. В1941 г. это доказательство «враждебного отношения Советов к рейху» играло чрезвычайно большую роль[240].