Кабан недоверчиво смотрел на лейтенанта. Видимо, сомневался. Пришлось подойти ближе и пощекотать его за ухом, отчего этот телок тут же брякнулся на брюхо и начал похрюкивать от удовольствия.
— … Хороший ты человек воин, — откуда-то сзади появилась фигура лесовика, присевшего на снег рядом с ним. — Дети Великого Леса это особенно хорошо чувствуют. Человека можно обмануть, а их нельзя. Держи вот, подарок от меня.
Оторвавшись от теплого мохнатого бока, Маресьев взял с ладони лесовика небольшой коричневый желудь с блестящей скорлупкой, и начал его недоуменно рассматривать. И зачем ему это? Съесть, когда совсем голодно станет⁈ Как-то по юности, когда голод пришел в село, матушка готовила им лепешки из желудевой муки. На всю жизнь тогда запомнил он этот горький выворачивающий вкус…
— Спрячь куда-нибудь подальше, — лесовик накрыл его ладонь своей, показывая, что нечего с подарком играться. — Когда поймешь, что твое время закончилось, проглоти не разжевывая. Понял?
Летчик кивнул, по-прежнему, ничего не понимая.
— Зачем?
— Потом поймешь…
-//-//-
Передовая линия, где держат оборону бойцы 324-ого стрелкового полка.
Старший лейтенант Синицын, уполномоченный особого отдела полка, расстегнул ворот гимнастерки. В жарко натопленной землянке стояла такая духота, что никакой мочи не было. А ему еще было работать и работать.
— Натопили черти, как в аду, — со вздохом помянул он местных. — Алиев, давай следующего! — крикнул в сторону выхода, где маячила фигура часового. — Работы по горло, а ты спишь!
Работы, действительно, хватало. Последние несколько дней немец рвался к Москве, как одержимый. Не считаясь ни с какими потерями, вводил в бой все новые и новые роты, полки, поддержанные большим числом танком и бронетранспортеров. Бомбардировщики каждый день по несколько раз утюжили советские окопы. Естественно, оборона трещала. Где-то с позиций бежали два — три бойца, а где-то целые подразделения. Вот и приходилось особистам со всем этим разбираться: кого снова в строй, а кого и к стенке.
Как говориться, война — не мать родна, а злая тетка. Не успеешь оглянуться, уже не боец с медалями и орденами, а зэка или, вовсе, убитый.
— Алиев, черт тебя дери! — снова крикнул, чтобы часовой поторопился.
— Слушаюсь товарища командира, — донесся до него гортанный голос рядового. — До ветру водил…
Старший лейтенант смерил взглядом сгорбившегося бойца в возрасте и с потухшим взглядом, больше похожим на какого-то мастерового с завода, чем на военного.
— Садись… Ты чего же наделал, отец? — вдруг спросил Синицын, даже не открывая красноармейскую книжку бойца. — Ладно, те сопляки побежали, а ты что? Ты же коммунист, должен был на месте стоять. Знаешь же, что нельзя. Чего молчишь?
Заметив обветренные губы бойца, подвинул в его сторону алюминиевую кружку. Тот сразу же схватился за ручку, и едва ли не залпом ее опустошил.
— А чего говорить-то? Знаю, что виноват, — не поднимал взгляда боец, буравя стол перед собой. — Не выдержал, испугался, как снова такни пошли… Третья атака за день. Стреляешь, а немец прет и прет, прет и прет, — он говорил глухо, безэмоционально, словно о ком-то чужом рассказывал. Чувствовалось, что смертельно устал человек. Со всем смирился: скажут «стой» — станет, скажут «ложись» — ляжет. — Потом ротного убили, а связи еще с утра не было. Кто-то взял и слух пустил, что посыльный из штаба полка был с приказом отступать. Вот мы и пошли…
Синицын шумно вздохнул, прекрасно понимая, что там случилось. Сам как-то оказался в подобном положении. Рация в дребезги, юнкерсы целыми днями висят над головой, немец прет со всех сторон. А тут крик о приказе отступать. Как устоишь?
— Ладно, отец, иди во вторую роту, — старший лейтенант протянул бойцу красноармейскую книжку. — Там как раз пулеметчику второй номер нужен. Только… — сделал небольшую паузу, придавая своим словам нехорошую тяжесть. — Второго шанса, отец, не будет. Понял, рядовой?
Тот неверяще поднялся со стула. Кивнул.
В этот момент в землянку влетел часовой Алиев, оказавшийся высоким кавказцем с иссиня черными волосами и крупным носом.
— Товарища командира, еще троих взяли! Оттуда шли! — боец махнул в сторону линии фронта. — Два мужика и девка с ними. Говорят, какой-то бред несут — про особое секретное задание, про диверсии в тылу, про какой-то живой лес и лекарства.