— Готовьтесь, братья, — Гвен развернулся к ним. — Скоро все закончиться. Вы вернетесь домой…Все, никто не останется.
Со вздохом удивления толпа пришла в движение. Каждый из стоявших пытался подойти ближе и дотронуться до друида. Какое-то стадное чувство, сродни помешательству, напало на зеков, заставляя идти к нему. Те, кто успевал дотронуться, тут же успокаивались и спокойно шли к своим шконкам.
Ближе к рассвету, когда зеки досыпали последние минуты перед побудкой, Гвен осторожно растолкал своего товарища. Нужно было, пока их не выгнали на работу, поменять тому повязки на ранах.
— Яков, повернись на бок. Вот, так лучше. Сейчас на раны посмотрим… Очень неплохо.
Тот, морщась от боли, кряхтел. Стало получше, но все еще каждое движение отдавалось стреляющей болью.
— … Знаешь, Гвен, — прошептал он, глядя на друида, «колдовавшего» над его раной. — Давным давно, когда я еще под стол пешком ходил, мне батя рассказал кое-что. Одна старая грузинская легенда, которую он слышал еще от своей бабушки.
Его кривящееся от боли лицо вдруг расплылось в улыбке. Видно, детские воспоминания были добрыми, хорошими, заставлявшими хоть на мгновение забыть о происходящем сейчас.
— Рассказывал, что Бог не на небе, не в земле и не под землей. Он ходит по земле, неузнанный никем, как самый обычный человек. Проходит по долгими дорогами, козьими тропами, мостами и площадями. Бывает в каменных домах богачей и соломенных хижинах бедняков.
Друид заинтересовался историей. Довольно необычно. Не слышал еще такого, чтобы Бог бродил по земле, как самый обычный человек.
— Я помню, как всякий раз задавался вопросом: а почему? Мне было до ужаса любопытно, почему так происходило. И однажды батя ответил.
Чуть замолчал, давая себе передышку и набирая воздуха в грудь.
— Он сказал, что Бог искал праведников… Гвен? — тут Яков приподнялся и пристально посмотрел на парня. Причем было в его взгляде какое-то детское предчувствие чего-то необыкновенного, сказочного. — Это ведь ты, да?
Друид, честно сказать, не сразу и понял, что Яков хотел сказать. Недоуменно пожал плечами.
— Знаешь, ты словно с Библии вышел. Тебя слушают животные и птицы, ты исцеляешь людей… А теперь у тебя и свои апостолы есть. Кстати, тоже двенадцать, как Библии. И Иуда тоже был… Ты ведь Христос, брат? Ответь! Только не ври. Скажи, ты это он⁈
Яков уже не шептал, говорил громче. Еще немного и начнет кричать. Похоже, его лихорадило, оттого и возбуждение становилось все сильнее и сильнее. Лицо раскраснелось, в глазах возник болезненный блеск.
— Ты чего? Какой еще Христос? Кто это, вообще? — отмахнулся парень, не понимая, о чем ему говорит товарищ.
— Врешь! Это ты! Все сходится! Я все помню, как в Библии написано. Я в детстве каждый вечер читал, от бати прятал… Ты он! Признай это…
В рукав Гвена с такой силой вцепились, что руку повело. Якову явно становилось хуже.
— Яша, не кричи. Успокойся! Дыши глубже! — парень прижал товарища к шконке, чтобы тот не вскочил с места и не всполошил весь барак. — Слышишь? Успокойся…
Но тот продолжал рваться, смотря при с такой дикой надеждой в глазах, что жутко становилось.
— Ладно, черт с тобой, — Гвен махнул рукой. Чтобы угомонить товарища, придется сказать то, что он хочет услышать. Все равно завтра, когда проспится и ему полегчает, ничего толком не вспомнит. — Ты прав, братишка. Ты во всем прав. Я тот, о ком ты говоришь.
У Якова тут же округлились глаза. Хватка ослабла и руки бессильно упали вниз.
— Я знал… Господи, знал… Ты Христос…
Стецко сегодня встал засветло, как и всегда поступал. Перед побудкой нужно было успеть привести в порядок недавно выданную форму хиви[1], которой он особенно гордился. Честно говоря, в мечтах уже видел и немецкий орден на груди за особые заслуги перед Рейхом, и особую поездку в Берлин, и даже похвалу от самого, страшно было подумать, генерального комиссара Вильгельма Кубе.
— … Еще бы землицы немного выдали для житья, — бормотал он, мечтательно улыбаясь и не переставая гладить тяжеленным утюгом галифе. — Мне много-то и не нужно. Хоть бы деревеньку, да чтобы с добрым лугом и леском была. И речка обязательно…