— Я ДРУИД!
Безвольно повиснув, Судоплатов с ужасом смотрел на тянущиеся к его шее гибкие еловые плети. Словно канаты с густо посаженными на них иголками, они обвили сначала его ноги, потом и руки. С каждым мгновением давили все сильнее и сильнее, пока, наконец, боль стала невыносимой.
— Я ДРУИД! Я голос Великого Леса! Я тело Великого Леса!
С жутким треском вокруг них затряслась земля, покрываясь глубокими трещинами. Из них, выбрасывая в воздух куски промерзлой земли и льда, вырывались хлысты корней и тут же наполняли воздух свистов ударов.
Я ДРУИД, человек! И никогда этого не смей забывать! Никогда…
Выплюнув эти слова, парень разжал руку. Тело ничего не соображавшего Судоплатова тут же рухнуло вниз и застыло безжизненной кучей.
Поздним вечером тихоходный У-2 в рванной раскраске осторожно крался в глубоком немецком тылу. Летчик время от времени начинал планировать, чтобы растянуть горючее. Дополнительный бак был уже давно сброшен, а партизанских костров как не было, так и нет. Кто знает сколько было еще лететь?
— Товарищ Владимиров, надо садиться, — летчик развернулся в сторону двух пассажиров, что, плотно прижавшись друг к другу, сидели позади. Орать приходилось во весь голос, иначе на такой высоте было просто не докричаться. — Бензина самые крохи остались. Считай, на одних парах идем. В любой момент двигун колом встанет.
Товарищ Владимиров, а точнее комиссар государственной безопасности 2-го ранга Меркулов, махнул рукой. Мол, поступай, как знаешь.
Летчик тут же головой уткнулся вниз, высматривая подходящую площадку. Под ними, как на грех, сплошным покровом тянулся лес. Ни единого просвета не было на десятки верст в разные стороны.
— Есть, есть, товарищи! — не сдержал радости летчик, когда в темноте сверкнули огоньки костров. — Держитесь, сейчас немного потрясет…
И уже в полголоса добавил:
— Или много… Это как пойдет. Топлива-то, вообще, нема.
Старенький биплан наклонился и стал планировать в сторону горящей огненной стрелки.
— Пошла, пошла, родимая! — с силой потянул на себя руль летчик, заставляя машину чуть приподнять нос. — Пошла…
И вскоре самолет оказался на земле, медленно скользя на лыжах вдоль стоявших стеной деревьев.
— Прибыли, товарищи, — летчик первым вылез на крыло самолета с автоматом в руках и начал осматриваться по сторонам. — Смотрите-ка, у них кто-то раньше нас сел, — чуть дальше от них из темноты проступал силуэт какого-то самолета. — А вон и встречающие…
Из-за деревьев, действительно, показались темные фигуры в маскхалатах.
— Москва⁈ — крикнул пароль первый из «хозяев».
— Минск! — улыбнулся летчик, спрыгивая с крыла в утоптанный снег. — Как же я рад вас видеть! Думал, что не дотянем! На последних каплях бензина ползли. Уже парашюты приготовили…
Замерзших гостей прямо здесь напоили душистым травяным настоем из немецких термосов, и только после этого повели в лагерь. Оба молчаливых военных, что держались особняком, с любопытством оглядывались по сторонам. Летчик, вообще, крутил головой, что самолет пропеллером, совсем не замолкая при этом:
— Ого-го, братцы, техники тут у вас⁈ Один, два, три, четыре… Считай на целый батальон!
Свет фонариков, которыми они подсвечивали себе путь, то и дело выхватывал из темноты кургузые морды грузовиков. Густо покрытые инеем, они казались доисторическими животными, застывшими во льдах вечной мерзлоты. За ними, укрытый со всех сторон, прятался самый настоящий немецкий бронеавтомобиль с торчавшим сверху стволом пулемета.
— Мать вашу! — ахнул летчик, споткнувшись на ровном месте. Прямо на их пути стоял танк. Не узнать эту громадную башню с рубленными гранями и гаубичным стволом было просто не возможно. — Клим Ворошилов, чтобы его!
Но главное их ждало в землянке, куда как раз и направлялись сопровождающие.
— Учитель, ждет вас, — партизан замер у утопавшей в снегу землянки, произнеся при этом очень странную фразу. «Гости» даже решили, что они ослышались. — Проходите…
Вдруг дверь отворилась, пропуская вперед высокого человека в серой форме. Когда же он выпрямился, то свет фонарика высветил на его плечах золотые немецкие погоны — генеральские погоны!
— Сука! — летчика аж перекосило в лице. — Немец! Б…ь, еще один!
Следом из землянки показался еще один человек в форме немецкого генерала.
[1] Имелся ввиду погон штабс-офицера (майор, оберст-лейтенант, оберст), которые из-за особого переплетения серебристого шнура назывались гусеницей.
[2] Погоны, украшенные переплетенным шнуром золотистого цвета, носил исключительно генеральский корпус.