Наумов несколько раз пытался освободиться от пут, но все попытки были бесполезны - последние события сильно истощили организм. Это только в кино герой способен без труда выбраться из любой передряги, расправившись с дюжиной врагов одной левой, при этом, обнимая правой рукой знойную красотку. Забросив мысли о побеге, он покорился судьбе, и благоразумно заметив, что утро вечера мудренее, устроился на ночлег.
Проснувшись, он обнаружил, что солнце уже ярко светило на небосклоне, а лагерь был практически пуст, только пара охранников дремала неподалеку, привалившись спиной к большому обломку скалы торчавшей из склона, словно огромный зуб сказочного великана. Ужасно хотелось пить - во рту пересохло настолько, что с трудом ворочавшийся язык походил на небольшого ежа, устроившего себе логово не в том месте. Иван громко замычал для привлечения внимания. Один из сторожей открыл глаза и лениво произнес:
- Какого черта тебе надо?
Наумов прикинулся, что не понял вопроса, вновь разразившись нечленораздельными воплями, на что немец нехотя поднялся на ноги, и не спеша, подойдя к нему, с силой ткнул прикладом винтовки в грудь.
- Так какого черта тебе надо, грязная скотина? - зло переспросил он.
Иван принялся мимикой объяснять, что хочет пить, вытягивая губы и чмокая, надеясь, что его поймут правильно, а не приложат прикладом по этим самым губам. К счастью, солдат попался сообразительный и не очень злой. Он широко зевнул и отойдя в сторону, вскоре вернулся с флягой в руках. Открутив крышку, немец наклонил ее над головой Наумова и тот с жадностью принялся хватать пересохшим ртом драгоценные струи. Вода была теплой и сильно отдавала железом, но в тот момент показалась ему самой вкусной из всех, что он пробовал. Когда фляга опустела, немец откинул ее в сторону и, повернувшись к напарнику, спросил:
- Долго нам еще торчать здесь, охраняя эту обезьяну, Ганс?
- Не беспокойся Мартин, - отозвался тот. - Скоро подойдет батальон связи, установит оборудование, и мы избавимся от этого чучела.
- Скорей бы. Ненавижу сидеть на одном месте.
- Тебя что-то беспокоит?
- Даже не знаю, - пожал плечами Мартин. - Но мне кажется, что этот пленник понимает каждое наше слово. Слишком морда у него умная.
- Брось, у тебя развивается паранойя.
- Эта война - паранойя.
- Тише, мой друг, у гестапо везде есть уши, - предостерег его Ганс. - Я не хочу потерять своего друга лишь потому, что он устал и дал слабину. Война скоро закончится нашей полной победой. Надо надеяться на это.
- Надейся, раз тебе так хочется, а я буду спать, - он прислонил винтовку к камню и, устроившись рядом, надвинул кепку на лицо. - Все равно время покажет - кто прав, а кто виноват.
- Хорошо, что тебя не слышит обер-лейтенант Щульц, - проворчал Ганс. - не то получил бы сейчас от него хорошую затрещину.
- А ты доложи, - посоветовал Мартин. - Может быть, получишь железный крест.
Тот благоразумно промолчал, отметив, про себя, что все же следует доложить командованию о поведении рядового Мартина Борка, так на всякий случай, для его же блага.
Между тем, утолив мучившую его жажду, Наумов придавался размышлениям о своей дальнейшей судьбе. На съемки фильма, как он думал раньше, происходящее совсем не походило, скорее на бред. С другой стороны все было стопроцентно реально и, вспомнив прочитанные ранее фантастические книги о героях, попавших в прошлое, он сделал вывод, что иногда это случается и в настоящей жизни, как бы нелепо это не звучало. Из этого родилась стратегия дальнейшего поведения - прикидываться идиотом до последнего, пока не раскусят.
Вскоре поляну запрудили люди одетые в непримечательные защитные комбинезоны, чему Иван не удивился. Только когда вокруг раскинулась паутина радиоантенн, сказочно возникшая над головой, он восхитился сноровкой, создавших ее людей. Он, молча наблюдал за неспешными действиями радистов, не проявлявших к нему ни малейшего внимания, сосредоточенно выполнявших свои прямые обязанности. Самое время бежать. Бежать без оглядки, ломая ноги о камни осыпающиеся потоками горной реки. Бежать, пока не заметили. Но, поздно.
Офицер, в чине лейтенанта, подошел к нему, закинув непослушный карабин за спину, и присев на корточки, благодушно поинтересовался:
- Не надоело дураком прикидываться, Вальдемар?
Иван опешил от такого вопроса и в ответ промолчал, переваривая информацию.
Тот, явно заметив его замешательство, продолжил:
- Я про тебя все знаю. Все, - подчеркнул он, описав рукой неопределенный жест. - Даже больше, чем ты думаешь. Я долго за тобой наблюдал, решая: ты ли это?
Иван посмотрел в глаза собеседника, и неожиданно для себя спросил:
- Откуда?
Офицер ухмыльнулся:
- Неужели ты меня не помнишь?
- Нет, - честно признался Наумов. - Не имел чести...
- Ну да, - кивнул головой лейтенант. - Не в твоих интересах признавать наше знакомство. Сейчас мы по разные стороны баррикад, не то, что раньше...
- А что, раньше? - снова прикинулся дураком тот. - Вижу тебя впервой.
- Язык тогда откуда знаешь?
- В школе учил, - брякнул первое, что пришло на ум, хотя это и была стопроцентная правда.
- Ага, вспомнил разведшколу.
- Какую это - 'разведшколу'?
- Ладно, - согласился офицер. - Не хочешь признаваться - дело твое.
- В чем признаваться? - недоумевал Иван, вспоминая, где он по утверждению собеседника мог его раньше встречать.
- Контуженный ты что ли, или не ты это вовсе? - смотря прямо в глаза, задумчиво произнес тот.
- Не я это.
- Испания, тридцать седьмой год...
Наумов отрицательно покачал головой и, разведя руками, произнес:
- Не был.
- Дурак ты Вальдемар, - разозлившись, в сердцах укорил лейтенант. - Я мог помочь тебе сбежать, по старой доброй памяти, но вижу, ты не желаешь признавать старых друзей. Завтра тебя отправят в тыл, и гестапо вытрясет из тебя все потроха. Прощай.
- Прощай, - машинально ответил тот. Между тем, собеседник, махнув на него рукой, развернулся и направился прочь.
Иван снова задумался. Все походило на бред: кто такой Вальдемар, какая Испания, какой к черту тридцать седьмой год? Он начал склоняться к мысли, что сошел с ума, или умер, и все происходящее одно из проявлений адского наказания за неправедную жизнь. Ведь в реальности такого не могло произойти? Ответа на свой вопрос он так и не смог найти. Или вернее - не успел. Подошли двое солдат и, схватив его за ноги, связанного, бесцеремонно куда-то потащили. Острые камни впивались в тело, голова прыгала на ухабах, словно футбольный мяч, но все было мелочью по сравнению с чувством неизвестности, ожидавшей впереди. Вскоре мука эта закончилась. Иван смог увидеть, как один из них наклонился и, подняв тяжелую крышку прикрывающую вход в подземную тюрьму, произнес:
- Давай его сюда, Вилли. Тут ему точно голову не напечет.
Под общий хохот, Наумова подхватили на руки и сбросили вниз, в темную дыру. Еще не долетев до жесткого пола, он понял, где оказался...
Не смотря на уверения лейтенанта, в ближайшие два, а может и все три дня, никто никуда Ивана не отправил. Несколько раз спустили на веревке ведро с водой и черствым хлебом, да отпустили пару глупых шуточек в его адрес. Время тянулось медленно. От безделья, вспомнив про прошлый побег, он попытался отыскать потайной лаз, но вскоре убедился в его отсутствии.
'Значит, старик не так стар, как рассказывал, раз лаза еще нет', - подумал Наумов.
Спустя еще несколько часов он принялся рыть подземный ход самостоятельно. Целесообразность данного поступка, в тот момент, объяснить он не мог. Как впрочем, и все происходящее. Грунт был каменистый, и за несколько часов дело особо не продвинулось, только мозоли и ссадины появились на руках. Делать нечего, ходить из угла в угол - тоже бессмысленное занятие, и он лег спать. Снился дом: мать, протягивающая ему кружку с холодной родниковой водой, корова Мурка, со своим шершавым языком, и верный пес Урал. Глупое имя для собаки, но оно было первым, что пришло на ум при виде крохотного щенка на мозолистых руках отца. Отец умер, когда Ивану только исполнилось двенадцать, но он на всю жизнь запомнил этого большого и доброго человека, дарившего ему минуты счастья при каждой возможности. Жаль, что возможностей этих бывало слишком мало. Тяжелый труд шахтера не оставлял родителю много времени на сына, зато тот, ни в чем никогда не нуждался. Почему-то сейчас Наумова захлестнула волна любви и нежности, и следом другая - горечи утраты и одиночества. Он остро почувствовал все это, и ему хотелось плакать.