1 апреля 1945 года
По дороге к объекту «Герхард U-89», их останавливали еще два раза. Бочкарев, памятуя разнос господина Шаубергера, отмалчивался и изображал брезгливость. Ему казалось, что брезгливость ничуть не хуже надменности, которую во всех тонкостях не осилить парню, выросшему в коммуналке. Все его соприкосновения с миром аристократии ограничивались лишь словами соседки, худой и желчной Валерии Аристарховны: «между прочим, до революции этим домом владел барон Шингель», которые она любила повторять в минуты особой вредности.
Но их не проверяли – дороги наполняли автомобили, телеги, вереницы беженцев с повозками и просто чемоданами, и полевая жандармерия просто регулировала движение, стараясь не допустить заторы, остановки и смешения потоков, текущих в разных направлениях. Далеко на востоке левый фланг Первого Украинского перемалывал и теснил в горы потрепанную, но не сломленную группу армий «Центр», немцы огрызались, контратаковали, цепляясь из последних сил за Силезский промышленный район. Туда тянулись цепочкой колонны с припасами, а оттуда несло волны усталых и потрепанных людей, бегущих от огня, крови и страха перед Красной Армией.
Теперь группа оберштурмбанфюрера Шаубергера двигалась на своем автомобиле, тяжелом «вандерере» повышенной проходимости, с поднятым тентом. Машину эту, после того, как все было готово, выкатили из укрытия в лесу немногословные ребята в немецкой форме, их группа обеспечения и прикрытия. Девять человек с оружием, рацией и автомобилями – второй остался в лесу, тщательно замаскированный и невидимый с дороги.
Ранее непонятное прояснялось. Вот почему у их группы нет ни рации, ни взрывчатки, только «вальтеры», личное оружие самозащиты. Им и не следует воевать, они – острие иглы, дозорные, задача которых оценить важность, степень угрозы, а затем предупредить, передать данные.
«Молодец, разведчик, — согласился Ванник, — В общих чертах верно. Поскольку наш связной в условленное время на контакт не вышел, то задача упростилась: выйти к объекту, оперативно выяснить, что к чему, и передать сведения вот им. Они перешлют дальше, ну а в Москве уж решат, как поступить. Но вот со связным неприятно. Очень неприятно – сообщений от него за последнее сутки не поступало. Впрочем, сейчас гадать не будем».
«А если бы встреча со связным состоялась?» — спросил Бочкарев.
«Если бы состоялась, то мы действовали бы иначе. И возможно, ты остался бы со своими. А теперь иди, поспи пару часов. Да, и скажи нашим, чтобы накормили».
После чего Бочкарев, найдя тщательно обустроенный из немецкой плащ-палатки и веток, вылежанный и нагретый кем-то укромный уголок, нахально занял его и тут же провалился в глубокий сон.
Они выехали ближе к вечеру, все те, кто был ранее, и еще новенький – майор Улитов, в данный момент унтерштурмфюрер Стефан Бедуртвиг, комплекцией и даже выражением лица похожий на Потапова. И даже поглядывал на Бочкарева он точно так же, как до того – Потапов, с тенью недоверия, сомнения и небольшого снисхождения.
В руках у Бочкарева, оправдывая его должность, находилась кинокамера марки «Контакс», а сбоку на тонком ремешке болтался малогабаритный «Цейс Супер Иконта», техника, легкая для освоения человеку с неоконченным высшим образованием. И Улитов был того же мнения. «Ты на кого учился? — спросил майор. — Астрофизик? Это как? Астроном, то есть? Ну, тем более, должен знать – фокусное расстояние, выдержка, освещение. Техника простая, разберешься. Фотокорреспондентов видел, небось?»
Одну дорогу сменила другая, поплоше, подступили сосны, пошли рядом, сопровождая. Стелился, заползал в автомобиль горный дух, с ароматом хвои, с холодом снега, который может лежать в глубоких расселинах до самого лета. А рваная неровная линия гор, показывающаяся в разрыве сосен, с каждым разом становилась все менее отчетливой на слабеющем розовом фоне опадающего дня.
Они несколько раз сверялись с картой и каждый раз после этого сворачивали во все большую глушь. Но дорога оставалась разъезженной, чувствовалось, что по ней ездили, ездят – и часто.
И только когда совсем стемнело и дорогу выхватывал из густой ночной черноты один лишь свет фар, они уперлись в полосатый шлагбаум с будкой, колючей проволокой и надписью «Внимание! Проезд воспрещен.» У шлагбаума стояло двое, в полевой форме СС, с автоматами МП-44 «Штурмгевер» в руках. За охранниками угадывалось в сумраке большое ровное место, автомобили и тяжелый мрачный склон горы, разорванный створками массивных стальных ворот.
Один из эсесовцев подошел к машине, второй занял место чуть поодаль, держа автомат наготове.
Первый осветил сидящих в автомобиле фонариком, увидел протянутые Ванником документы, задержался на его погонах.
— Вы к нам, господин оберштурмбанфюрер?
— Ну разумеется, к вам, к кому же еще? Где ваш командир?
— Я. Гауптштурмфюрер Руппель!
— Вот наши документы, гауптштурмфюрер.
Руппель закинул автомат за спину, взял документы и принялся их внимательно читать, подсвечивая фонариком. Читал долго, заглядывая на обратную сторону каждой бумажки.
— Что-то не так? — через минуту проявил нетерпение Шаубергер.
— Все в порядке, господин оберштурмбанфюрер, только…
— Ну?!
— Объект почти полностью эвакуирован. Саперы заканчивают закладку зарядов… не знаю, насколько безопасно будет осмотреть…
Ни тени недовольства не промелькнуло на лице оберштурмбанфюрера.
— Кто главный у саперов?
— Штабсфельдфебель Гуден, господин оберштурмбанфюрер. Он остался главным вместо оберлейтенанта Хоппе, который убыл сегодня утром на другой объект.
— Зовите вашего штабсфельдфебеля. И где у вас можно остановиться, гауптштурмфюрер? Мы только что из Берлина, чертовски устали и хотели бы хоть немного отдохнуть.
Руппель помахал рукой второму эсесосвцу, чтобы тот поднял шлагбаум и пропустил машину, а затем последовал рядом с медленно двигавшимся автомобилем.
Они въехали на стоянку перед воротами и остановились у открытого грузовика.
— Еще одна формальность, господин оберштурмбанфюрер, — проговорил Руппель. — Мне необходимо осмотреть ваш багаж.
Шаубергер махнул рукой, вылезая из машины: мол, мои подчиненные и имущество в полном вашем распоряжении.
Руппель быстро осмотрел походные рюкзаки, потыкал самый большой и оказался вплотную с Бочкаревым.
— Как там, в Берлине? — спросил он по-свойски у лейтенанта. Это с начальством нужно соблюдать субординацию, вытягиваться по струнке, а с товарищами, равными по званию, можно и перекинуться парой словечек.
— Тяжело, — сказал Бочкарев, неожиданно для себя. — Конечно, не так, как на передовой, но все равно тяжело.
— Понимаю. А как Дрезден? Очень сильно разрушен после американских бомбардировок? Вы ведь ехали автобаном Берлин–Дрезден?
— Разумеется. Да, сильно, — сбоку как-то сам собою оказался Шаубергер, остановился неподалеку по своим каким-то делам, не обращая внимание на них. — Очень сильные разрушения. Мы с трудом проехали, нас все время заворачивали. Как представишь, что довелось им пережить…
— Да, — поддакнул Руппель. — Это ужасно. У моего товарища там родственники. Он все время переживает за них. А американцы вас не сильно тревожили?
— Пролетели один раз и сбросили бомбы, но где-то далеко впереди. Но, все равно, мы пару минут пережидали в ближайшем лесу – наш оберштурмбанфюрер решил перестраховаться.
— Бывает. Послушайте, камрад, я покажу вам помещения для служебного состава, там можно неплохо устроиться, — с приязнью сказал Руппель. — Погодите, только распоряжусь.
Он ушел, а к Бочкареву тут же подступил Ванник.
— Скажите, лейтенант Кёллер, — вкрадчиво и тихо спросил он. — Вам в детстве часто доводилось лгать?
— Нет, не очень, господин Шаубергер. А почему вы в спрашиваете?
— Хочу понять, откуда у вас эта страсть к вранью.
— Сам не знаю, — негромко ответил Бочкарев.