- Тебе какой? – улыбнулась ему продавщица в белом халате, с цветной косынкой на голове. – С сиропом или без?
- У меня денег нет.
- Чего уж там, подходи, налью так. С вишневым сиропом годится?
- Очень годится! Спасибо!
- Небось и есть хочешь, осовиахимовец? Там дальше стоит Дуня с пирожками, только смотри, не скажи, что это я тебе подсказала.
Продавщица весело и беззаботно засмеялась, как может смеяться человек, который доволен жизнью вообще и этим чистым долгим мирным днем в частности.
Он начал пить, сделал несколько глотков, потом извинился и бросился к увиденному газетному киоску. За стеклом были распластаны фотографические открытки, журналы, среди которых выделялся массивный «Вестник Академии Наук», номер три, и лежали стопками свежие газеты.
Бочкарев дождался своей очереди, наклонился к окошку.
- Четвертого номера «Техники-молодежи» уже нет, - упредил его пожилой продавец в синем фартуке.- Все разобрали.
- Простите, у меня нет денег, может, у вас остались вчерашние нераспроданные газеты и вы мне одну одолжите?
- Зачем же вчерашние, - удивился продавец. – Вот, есть сегодняшние, среда, четвертое апреля...
- А год, год какой? – взмолился Бочкарев.
- Сорок пятый, как какой! Отойди за киоск, чтобы остальным не мешать, а потом, когда посмотришь, отдашь. Тебе какую?
Бочкарев торопливо указал на первые попавшиеся и получил в руки новенькие, пачкающие свежей краской, «Правду» и «Красную Звезду».
За киоском он быстро пролистал их. О войне не говорилось ни слова. Писали про второй год четвертой пятилетки, про ускорение научно-технического развития. Про новые заводы-гиганты на Урале и в Сибири. Про освоение крайнего севера.
Он нашел колонку зарубежных новостей: обмен верительных грамот, волнения в Индии и Бангладеш, сводки войны на Тихом океане. Значит, все-таки, вторая мировая идет, но по иному - не полыхает на пол мира, а тлеет где-то в дальних морях, на островах и атоллах с экзотическими названиями. О Европе в газетах не упоминалось ни разу.
Бочкарев аккуратно свернул газетные листы, вернул киоскеру, затем прошел по проспекту до ближайшей остановки. Неизвестно, сколько еще просуществует это Изменение, поэтому следует как можно быстрее прийти в большой серый дом на Литейном, чтобы рассказать удивительную историю о себе и мире, могущем меняться благодаря воздействию удивительного и страшного устройства.
Он дождался троллейбус, вошел и, ища взглядом кондуктора, машинально спросил, сколько стоит билет. Ему ответили, что проезд с этого года бесплатный, после чего пассажиры затеяли увлекательный диспут на тему, правильно или неправильно было отменять плату.
Он не слушал, смотря в окно на знакомый и одновременно такой чужой Невский проспект, непохожий на его. Этот мир был лучше, порядочнее, светлее прежнего, хотя, возможно, и его родной мог стать таким же, не разорви его в самой середине черное, кровавое двадцать второе июня сорок первого.
А потом он увидел Сигрун. Она стояла в середине кучки людей, растерянная и беспомощная, что-то говорила, но, похоже, ее не понимали.
Через минуту с небольшим он подбежал к ней, раздвинул толпу, взял за руку.
- Берхард? – радостно выдохнула она. – Берхард!
Девушка обняла его, положила голову на грудь.
- Ты видишь, это – русские! Мы в Советской России!
- Да, - медленно сказал он, продлевая мгновения близости, запоминая прикосновения ее рук, щек, ее длинной косы. – Это город Ленинград, и в нем я родился.
- Ты? – удивилась она. – Здесь?
Рядом милиционер в белоснежной форме, умильно разглядывая их, заметил:
- Вот только сейчас понимаю, что нужно учить иностранный язык. Думал, ну зачем он мне, в родной стране, а тут видишь, какие случаи случаются. А я только по армии и помню, что «загн зи ди нумер эйрер батэрей»! И что-то про парашютистов, апгешпрунгэн...
Бочкарев нервно засмеялся. «Назовите номер вашей батареи!» - очень уместный сейчас вопрос.
На милиционера покосились и тот стал пояснять.
- Нас в сорок втором учили, помню, в июне. Ну, когда думали, что будет война с немцами.
- Нашли, что вспоминать, - сказали сбоку. – Это ведь и есть немцы. Что подумают!
- Ты – русский? – Сигрун медленно опустила руки и отстранилась от Бочкарева.
- Да. Я русский офицер, капитан Красной Армии.
- О-о, - обрадовался милиционер. – Это тоже помню. Бальт комт ди Роте Армэ. Скоро придет Красная Армия.
Девушка рядом с ним недовольно фыркнула и сказала: «А еще – милиция. Никакого соображения!»
- И все, что я говорил тогда американцам – все правда.
- Нет! – Сигрун судорожно тряхнула головой. – Как же тогда «Колокол»? Ты ведь оператор! И штандартенфюрер Шталман...
- Шталман все знает. И именно поэтому посадил меня еще одним оператором. Во вторичном контуре ведь нужно отрицательное воздействие, - сказал Бочкарев. – А я надеялся каким-нибудь способом испортить механизм, помешать «Колоколу»...
Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.
- ... ну, хотя бы, узнать принцип действия, чтобы потом суметь обратить все изменения.