Массовая музыкальная культура Франции тех лет - это, в сущности, имитация, но с большим самомнением. В 64-м году Marie Claire вышел с обложкой, на которой значилась Сильви Вартан с надутыми губами, обиженный вынос гласил: «Американцы говорят, что мы все делаем, как они». В этой фешенебельной невсамделишности крылся огромный шарм - Франция копировала, огрызаясь. Так, у Дютронка была в те годы весьма убийственная (в музыкальном отношении) песня-потешка про хиппи и их новую философию. Обладатель волчьих глаз Джонни Холлидей тоже высказывался в том духе, что, мол, волос долог, ум короток etc. Персонаж Лео был, в сущности, таким же - например, в «Мужском и женском» он не знает, кто такой Боб Дилан (а это 66-й год), что не мешает ему малевать на двери туалета «Долой республику трусов!» Хотя по сюжету иных фильмов он работает в магазине грампластинок (а в «Семейном очаге» соблазняет продавщицу оттуда же), актуальный бит его не слишком занимает - достаточно прислушаться к тому, что звучит в фильмах с его участием. Шанталь Гойя, Шарль Трене, Ален Сушон - про такое точно не скажешь «слушайте музыку революции!» В новелле «Антуан и Колетт» он, правда, отправляется на авангардный концерт (кажется, это был Пьер Анри, могу ошибаться, давно смотрел) - но это ему не идет впрок. В «Мужском и женском» он с вызовом слушает классику - революционер с фугой в кармане.
Хотя формально Жан-Пьер Лео выдавал себя за Антуана Дуанеля только в соответствующем цикле Трюффо, эти данные закрепились за ним на всю жизнь. В «Китаянке» он добросовестный смутьян-маоист, однако лоботрясная песня «Мао-Мао», мимика, а также предательский пинок попутчице в процессе утренней зарядки под «Интернационал» выдают в нем все того же А. Д. Во вполне печальном «Мужском и женском» (Лео - самоубийца, подумать только) он однажды проговаривается: «Я генерал Дуанель, где моя машина?» Режиссеры будто издевались над Лео - однажды он уже эпизодически ложился в постель с двумя женщинами по прихоти Годара (в «Мужском и женском»), спустя семь лет вышеупомянутый Эсташ вторично организует ему соответствующий (и на сей раз сюжетообразующий) менаж в «Мамочке и шлюхе». Прямое попадание в тему и дату случилось на съемках «Украденных поцелуев» - фильм появился аккурат в шестьдесят восьмом и здесь Лео именно Дуанель. Фильм посвящался французской синематеке (к вратам которой томно приковывала себя Ева Грин в бесконечно игривых и поверхностных «Мечтателях». Кстати, на роль одного из мечтателей Бертолуччи взял парня, слегка похожего на Лео - вряд ли то была бессознанка со стороны мэтра). Тут Лео и выказал себя окончательным революционером, истинным сыном Маркса и кока-колы. Как известно, студенческие волнения той весны во многом были спровоцированы тем, что девочкам дозволялось ходить к мальчикам в общежития, а наоборот было нельзя. Исследователи искусства нередко жаловались, что зачаточные парижские хэппенинги той поры в основном были похабного свойства (вполне по заветам ситуационистов, кстати). Клеврет мелодрамы, Лео одним своим видом объяснил, что здесь к чему. Трюффо с Дельфин Сейриг это только усугубили.
Десять лет назад об этих материях хорошо вещал Д. В. Горелов в «Русском телеграфе»: «От левой и правой пропастей, сблизившихся до расстояния между Латинским кварталом в Париже и десантными казармами в Северной Африке, страну спасла воинствующая апатия - и рупором ее стал Франсуа Трюффо, в прошлом самый безбожный из молодых красноперых максималистов. В годы, когда решалось, быть ли Франции империей, режиму - демократией, а де Голлю - президентом, он декларировал отказ художника от голосования и не рекомендовал противопоставлять любовь и буржуазию с полицией… Робеспьер в критике, он сделался сущим Людовиком в режиссуре, - сохранив адекватность заторможенной нации консьержек и портье, которая лето красное пропела "Интернационал", но стоило ударить морозцам, вернулась к здоровому нордическому консерватизму 70-х». Оставим на совести Д. В. столь свойственный ему гусарский геополитический апломб - сказано уж больно складно.
Нечто подобное случилось и у нас.
Не хотелось бы думать, что СССР в роковой час сбили с толку унылые притчи Т. Абуладзе или телепередачи «Взгляд», где показывали преимущественно группы «Окно», «Телевизор» и «Зодчие». Есть также популярное мнение, что государство было в той или иной степени торпедировано известным фильмом Соловьева С. А. Однако «АССА» с ее сережками в полиэтилене, гвоздиками в петлице и раскрашенной кинопленкой во сне протагониста была в конце концов лишь всепоглощающей богемной лирикой в актуальных декорациях, фарцовкой в высшем смысле, если угодно. Ничего специально деструктивного в ней не было - к тому же образ Говорухина-Крымова был настолько увесистее, остроумнее и симпатичнее африкански-бугаевского, что только совсем уж одержимый песней про перемены человек мог этого не заметить.
Я думаю, что Советский Союз развалил все-таки не Соловьев, но «Соловей» устами Феди Дунаевского. «Курьер» - тот самый фильм, с которого началось великое разложение. Все потому, что герой Дунаевского был - несознательный. Вегетативный мерзавчик, он был проще пареной репы - пел «Землян», играл в карты, возился с пальто (в фильме Жана Эсташа «Дед Мороз с голубыми глазами» герой Лео наряжается Санта-Клаусом, потому что ему нужны деньги на новое пальто). Они с Дуанелем вообще похожи - оба они служат (о’кей, наш только собирается) в армии, оба обхаживают девиц не им чета, оба понятия не имеют, кто такой Боб Дилан, в конце концов. В общем, совсем простые парни без песен собственного сочинения и прочих коммуникэйшн тьюб - это и есть революция. Когда что-то происходит на растительном уровне. По традиции на таких должна сходить благодать, но вместо этого - волею времен и обстоятельств - на них обрушилась блажь.
Под ее до сих пор не изученным влиянием маленькие хмыри из неблагополучных семей учредили свой вполне убедительный резистанс.
Где утомленному есть буйству уголок
Швейцария: смерть как образ жизни
Карен Газарян
В одном из эссе Умберто Эко пишет об историческом повороте во взаимоотношениях левых и правых: обнаружив, что поколение-1968 никак не извести, правые уселись на берегу и принялись ждать, пока по реке не проплывет труп врага. И дождались: прошло двадцать лет, одни деградировали, а оставшиеся примкнули к Берлускони. Арифметика такова: тем, кому в 1968-м было едва за двадцать, сегодня уже за шестьдесят. Пора в Швейцарию. Если вы не Йошка Фишер, конечно.
В швейцарском городе Невшатель, где за месяц до своего семидесятилетнего юбилея скончался в 1990 году Дюрренматт, на стенах домов и даже на тротуарах сидят огромные бумажные бабочки. Речь идет именно о Невшателе, а не о Монтре, стало быть, бабочки не имеют и не могут иметь никакого отношения к Набокову. Впрочем, автор «Физиков» и «Аварии» снискал в доперестроечном СССР некоторую популярность среди читателей «Иностранки» - богатое слово «экзистенциализм» тогда заменяла хлесткая фраза «метания буржуазного художника», служа для интеллигенции своеобразным знаком качества. Пьесы Дюрренматта производят впечатление произведений, написанных человеком, одержимым жесточайшими депрессиями и маниями, и не удивительно ли, что их автор родился и умер в райской Швейцарии? Так вот, о бабочках. Из папье-маше, ярко раскрашенные, с большими блестящими черными глазами, они - часть пейзажа, который в Швейцарии - не пейзаж, а дизайн. Развалины древнеримских поселений Augusta Raurica в базельском пригороде Augst более похожи не на развалины, а на новостройки. Кирпичик к кирпичику, камешек к камешку, ни щербинки. Пластиковые зеленые стулья вокруг коринфской колонны (6 шт.). Жилище древнего римлянина и сам он, с супругой: оба из воска, одеты по моде того времени. Он: туника бежевого цвета, кожаные сандалии. Она: белая туника, белая стола из индийского хлопка, элегантные кожаные сандалии. Глиняные чашки и плошки в углу. Стрелка с надписью «выход» на четырех языках плюс английский. Продолжение осмотра. Верхний ряд teatro снабжен темно-серыми металлическими перилами, в тон самолетных кресел авиакомпании SWISS. Мы заботимся о вашей безопасности. Бабочки на невшательских улицах намертво привинчены к асфальту и вмонтированы в трехсотлетнюю штукатурку с таким ювелирным тщанием, что ни им, ни штукатурке не сделается ровным счетом ничего и никогда. Они не мигают, не светятся, не машут крылышками, не шевелят усами и лапками. Они бездвижны, как все вокруг. Не пылит дорога, не дрожат листы.?ber allen Gipfeln ist Ruh, - так начинается это стихотворение Гете, переведенное Лермонтовым как «Горные вершины спят во тьме ночной». У Гете нет ни слова про тьму ночную. Но кажется, что каждое слово - про Швейцарию. Горные вершины спят и во тьме, и при ярком свете. И ничего удивительного, странного, необычного, противоестественного. Подожди немного, отдохнешь и ты.