- Каждый швейцарский кантон имеет свою конституцию, - сказал один профессор-пенсионер, от скуки подрабатывавший гидом.
- Как же управлять такой страной? - спросила его русская туристическая дама.
- Швейцария, наряду с Францией, стала одной из первых президентских республик в Европе. Это случилось в 1848 году.
Швейцарский кантональный патриотизм далек от парламентских форм, хотя слабая президентская власть компенсируется здесь развитой парламентской демократией. На границе двух кантонов герб одного из них периодически сбивали жители второго: им казалось, что граница проведена неверно. Жители пострадавшего кантона герб восстанавливали. Через некоторое время его сбивали вновь. Продолжалось это последние лет двести и продолжается до сих пор. Есть в этой нескончаемой тряске и перманентной вибрации что-то незыблемое. Такую страну не развалили, сволочи.
- Мы сделали большую ошибку, не вступив в Евросоюз, - сказал мне потом швейцарский профессор.
- Почему? - спросил я, приготовившись услышать обычную политкорректную чушь.
- Потому что все институции, которые базируются в Брюсселе, были бы сейчас здесь и приносили нам деньги, - ответил он с неожиданным прямодушием.
В своей эпохальной работе «Столкновение цивилизаций» Сэмюэль Хантингтон высказался про Китай красивее некуда: «Китай - это иная цивилизация, прикидывающаяся страной». Швейцария - это страна, прикидывающаяся иной цивилизацией. Точнее, европейской цивилизацией, которой удалось спастись, не наделав мультикультурных и политкорректных ошибок, не сдавшись на милость воинов Аллаха, замаскированных под дешевую рабочую силу. Швейцария ввела суверенитет и попутно отменила рефлексию вместе со стремлением сделать мир лучше, чем он есть. Получилась воплощенная утопия, чистый разум без критики, восторжествовавший потому только, что ему удалось отказаться от поэзии и предпочесть ей даже не прозу, а арифметику, сменив небо в алмазах на караты алмазов, а борьбу со временем - на приборы, это время измеряющие. Потому-то Швейцария и кажется страной пенсионеров, потому-то в нее приезжают пенсионеры со всего мира, чтобы в фисташковых пиджаках посидеть на летней веранде отеля, глядя на неподвижное озеро, кажущееся искусственным, но оттого бесконечно более уместным. Они приезжают сюда, уже не левые и не правые, не красные и не синие, не надеющиеся и не разочаровавшиеся, они приезжают лишь потому, что здесь - тот единственный на Земле ландшафт и тот уникальный пейзаж, частью которого - не смешной, не вставной, не выдающейся - они только и могут стать. И становятся.
В Базеле, в музее знаменитого кинетиста Жана Тэнгли, есть произведение с примечательным названием Mengele - вероятно, буквальное воплощение метафорического, в эренбурговском стиле, высказывания «фашистские нелюди»: лошадиные черепа на длинных металлических палках, увешанных мрачными тряпками - под ними скрыт сложный механизм, который можно привести в движение нажатием красной кнопки, и тогда конструкция завертится-закрутится и замигает множеством малоприятных лампочек. Напротив этого сооружения стояла сухая крошечная старуха с трясущейся головой и пустой полуулыбкой на лице; из-за болезни Паркинсона эта улыбка все время приплясывала. На старухе были мальчишеские, безукоризненно выглаженные брюки, кеды, аккуратные детские оранжевые носочки, будто ее всю целиком сделали в магазине игрушек. В какой-то момент появилась старухина внучка, точная копия бабки, только шестьдесят лет назад, нажала на красную кнопку, и все задвигалось, засверкало. Полуулыбка исчезла со старухиного лица; старуха в оцепенении смотрела перед собой. Тогда внучка мягко взяла ее под руку и повела прочь.