Эпилог
Рейс 361 компании «Эр-Франс» из Монреаля, как обычно, приземлился в аэропорту Руасси с полуторачасовым опозданием. Стройная, высокая, с короткими, выкрашенными хной волосами Александра Порталье в жакете китайского покроя встречает отца у таможни. Девушка уже догадывается, что тот в отвратительном настроении, и, конечно, она не ошибается. Ролан в рубашке от «Лакост» под джинсовой курткой и с дорожной сумкой через плечо целует дочь и громко возмущается:
— Черт знает что такое, а не перелет!
— Не сомневаюсь, — говорит Александра, беря отца под руку.
Порталье пятьдесят лет, в бороде у него уже пробивается седина, зато все волосы целы, не то что у его старого друга Корбьера, который почти облысел. Никакого брюшка, так, небольшой намек, да вот еще уставать стал быстрее, стоит только засидеться допоздна. Порталье стал меньше есть и больше спать.
Если не считать этих мелочей, время как будто не коснулось его. Как и раньше, он ненавидит запреты:
— Некурящий рейс! Ни сигаретки за весь длиннющий перелет! А ведь я только из-за этого не полетел канадской авиакомпанией.
В стеклянном вестибюле он зажигает сигарету, не обращая внимания на развешенные повсюду запреты, понятные даже ребенку, и продолжает жаловаться:
— Я уж не говорю про кресла! Их как будто нарочно придумали то ли для карликов, то ли для кроликов! В «боинге» только кролику может быть удобно, у него лапки коротенькие! А людям-то что делать? Сосед раскроет газету и — бух! — прямо по носу, чуть затрясет — и стакан падает к тебе на колени, а потом еще и свет гасят, чтобы впарить всем какой-то дурацкий фильм столетней давности!
— Папуля, в Квебек же на поезде не поедешь!
— А жаль!
Ролан Порталье сверяет свои часы с теми, что висят на стене аэропорта, и переводит стрелки на шесть часов.
— Я уж и не знаю, какой сегодня день!
— Воскресенье, 31 мая.
— 31 мая…
В самолете Порталье просмотрел множество статей, посвященных тридцатилетнему юбилею майских событий 1968 года. Он прекрасно помнил, что 31 мая тогда выпало на пятницу. Погода стояла солнечная, на бензоколонках снова появился бензин, был праздник Пятидесятницы, так что парижане хлынули вон из города на своих автомобилях. За одни выходные на дорогах произошло то, чего удалось избежать в Латинском квартале: больше шестидесяти погибших, сотни искалеченных. Порядок был восстановлен. И все-таки майские события перекинулись на июнь. Сначала армия заняла здания телевизионного центра. Потом напротив завода во Флене утонул студент, переплывавший Сену, убегая от жандармов. В Сошо застрелили рабочего. Столица пережила еще одну ночь ожесточенных, как никогда, столкновений на баррикадах, но парижанам все это порядком надоело, и они уже охотно помогали полиции. Запрещенные левые группировки вскоре возродились под новыми именами, которые они носят и по сей день. «Одеон»? Его без шума сдал полицейскому префекту некий лжесанитар, на самом деле оказавшийся агентом испанских спецслужб, одновременно работавшим на ЦРУ. Ролан познакомился с ним много лет спустя, когда стал репортером.
В июне выселили и Сорбонну. Потом на выборах правые наголову разбили левых, Кув де Мюрвиль ненадолго сменил Помпиду, а в следующем году отвергнутый всеми де Голль ушел в отставку, потерпев поражение на своем знаменитом референдуме. Вскоре генерал умер, так и не успев, как собирался, нанести визит Франко и Мао. Президентом Республики стал Помпиду. Начались мрачные годы, проникнутые духом делячества и еще большего ханжества. Молодежь буквально сходила с ума, но кругом слышался смех, и на концертах было, как никогда, многолюдно. Порталье к тому времени бросил учебу. В те годы на жизнь нужно было меньше денег, и молодые люди довольствовались малым, сбиваясь в стайки. Порталье отрастил по-настоящему длинные волосы, стал носить вышитые афганские накидки, курил косяк за косяком. Когда всем понадобилось побывать в Индии, он тоже отправился поразмышлять среди муссонов над водами Ганга. Вернувшись, он некоторое время прожил в коммуне, где пряли необработанную шерсть и ели вареную крапиву. Так постепенно возникало понятие экологии. В первую же зиму Порталье пресытился и вернулся в город… Сможет ли Александра хотя бы представить себе те бурные, сумасшедшие годы? Все это было совсем недавно, но кажется таким далеким, слишком уж сильно изменились представления о жизни.