Можно подумать, это студенты водят поезда!» В Париже без своих полосатых галстуков, купленных в бутике «Ред энд блю», что на проспекте Георга V, профессор Порталье чувствовал себя очень неловко, а сегодня он оделся, так сказать, на спортивный манер; куртка и рубашка «Лакост», мокасины, сумка от Вуиттона. «Не хватает только кепки, как у яхтсмена», — подшучивал над ним Ролан, чтобы вывести из себя отца, который только и делал, что называл его молодым идиотом.
Соланж Порталье молча вздохнула, теперь ее ждала грустная суббота. Она постаралась предложить какой-то выход:
— А что, если позвонить Жюрио? Сегодня открытие Парижской выставки, и Моника хотела туда пойти…
— Опять в толпу? Ну уж нет! Мне нужен покой!
Мадам Порталье по меньшей мере раз в день звонила своей подруге мадам Жюрио, жене депутата, с тех пор как та разглядела Ролана в Сорбонне. НО настаивать не стала, и супруги Порталье, раздраженные до предела, не обменявшись ни единым словом, пообедали недалеко от вокзала в ресторане с хорошей репутацией, отведав ассорти из морепродуктов. Все шло наперекосяк. Профессор поцарапался панцирем лангусты и так громко выругался, что его жена от смущения опустила голову к самым устрицам и пролила стакан вина себе на юбку. Потом они больше двадцати минут стояли в очереди на такси.
— Бульвар Осман? — спросил первый таксист. — Идите пешком, я так близко не езжу.
В ярости профессор подхватил свой багаж и таким быстрым шагом направился к бульвару Малерб, что Соланж за ним едва поспевала. Они даже не заметили лозунгов, вывешенных на фасаде лицея Кондорсе и призывавших к всеобщей забастовке и отмене экзаменов. Домой чета Порталье добралась в отвратительном настроении. Профессор швырнул чемодан на паркет в прихожей рядом с позолоченными сапожками с орнаментом.
— Это еще что?
— Сапоги, — рискнула предположить не менее озадаченная Соланж.
— Да, цирковые сапоги! Похоже, твой сын вернулся в отчий дом! Вот я ему сейчас уши-то надеру!
Из кухни донесся звон бьющегося стекла, и профессор ринулся туда по длинному, узкому коридору, который отделял рабочую часть от остальной квартиры. Соланж почти бегом бросилась за мужем, надеясь смягчить удар. Профессор застыл на пороге кухни, не в силах пошевелиться. Молодой человек с белобрысой бородой, в рубашке с напуском и кружевными манжетами, прямо руками поедал паштет из гусиной печенки. Сидя за кухонным столиком, куда Амалия, служанка, ставила посуду, прежде чем убрать ее в шкаф, худая бледная девушка с миндалевидными глазами и копной светлых вьющихся волос уже проглотила пять йогуртов, а теперь облизывала баночки, чтобы не пропало ни капли. В углу, охваченная ужасом, всхлипывала Амалия, закрыв лицо руками.
— Мадам, мадам, — шептала она слабым голосом.
— Что делают в моем доме эти два шута? — закричал профессор.
— Это друзья мсье Ролана, мсье.
— Но это… — сказала мадам Порталье, разглядывая девушку, — это же мое платье от Живанши!
— Фот и я кофорила, што у меня в нем пуршуас-ный фит, — прошепелявила девушка с перепачканным в йогурте подбородком.
— Вон отсюда! — зарычал профессор, поднимая грубияна за воротник.
— Пошли, Грета, — сказал тот блондинке.
— Весь холодильник опустошили, — сокрушалась Амалия.
— А где мсье Ролан? — спросила мадам Порталье.
— Он у себя в комнате, мадам…
Профессор толкал впереди себя гостей сына и выпихнул их на лестничную площадку.
— Рене, а как же мое платье?
— Я тебе куплю другое! Все равно эта модница напустила туда вшей!
В дверь позвонили, и он распахнул ее решительным жестом.
— Мошно я фосьму сфои солотые сапошки? — пробормотала гостья, стоявшая в одних носках.
Профессор сгреб сапоги и бросил ей, а потом захлопнул дверь. Он проворчал:
— Золоченые сапоги и Живанши…
Теперь он направлялся к комнате Ролана, а его жена в это время повторяла: «Мое платье, мое платье…» Они застали сына в постели, в объятиях веснушчатой девушки. Оба курили сигареты «Голуаз», так что вся комната утонула в облаке табачного дыма. Ролан приглушил приемник: