— Мне уже намного лучше, они меня не сломили! Ой!
— Вот видите, стоит только не так повернуться… Ложитесь лучше на живот, я натру вам спину мазью.
Он послушался. Пальцы мадам Жюрио легко скользили по его пояснице, и Порталье съязвил, уткнувшись носом в подушку:
— Вам ведь это нравится, правда?
— Ролан, что вы такое говорите! — сказала она,
изображая оскорбленное целомудрие.
— У вас случайно не появилось инцестуальных мыслей?
— Ролан!
Морщась от боли и схватившись одной рукой за затылок, он поднялся и спросил подругу матери:
— Вы принесли мне «Монд»?
Жена депутата взяла газету со стола, и Порталье почти что вырвал «Монд» у нее из рук. Пробежав глазами заголовки, он возликовал:
— Ха! Перефитт наконец-то подал в отставку!
— Неужели это так весело?
— Не то слово! Всегда здорово, когда выставляют какого-нибудь министра, тем более министра образования. Вашему мужу недолго осталось ходить в депутатах, даже коммунисты говорят о народном правительстве!
— Ролан, не вам строить из себя революционера и рассуждать о рабочих, — ответила она, впервые возмутившись.
— Вы-то сами хоть раз видели рабочих? Что о них знает ваш муж и его приспешники? Им проще закрыть завод и положить денежки в карман, чем заботиться о трудящихся. Им нужна покорность и рентабельность, а на людей наплевать! Да посмотрите же на себя!
Он схватил ее обеими руками и повернул к зеркальной створке шкафа:
— Господи, да посмотрите же вы на себя! Вас прислали за мной шпионить, так ведь? Делаете вид, что своя в доску, а лицо все равно накрасили и губы тоже!
— Капелька тонального крема…
— Вы только посмотрите на себя! — Он вытер ей лицо салфеткой, — Даже если вас отмыть, вы все равно останетесь буржуазкой до мозга костей! Мы вышли на улицу, чтобы не стать такими, как вы! Мы хотим смеяться, смеяться до колик! Ваш муж-депутат хоть когда-нибудь смеется?
— Конечно…
— Врете! — сказал он, еще сильнее сжимая ее обеими руками.
— Ролан, мне больно, у вас руки как клещи, — простонала она, прижимаясь к молодому человеку.
Родриго присоединился к Теодоре в поточной аудитории Сорбонны; они оба обосновались в верхних рядах, откуда открывался вид на пошлейшую фреску Пювиса де Шаванна, которую некоторые предлагали отковырять и продать на базаре на улице Эколь, разрезав на кусочки в виде пазла.
— Ну, что? — спросила Тео среди непрекращающегося шума. — Ты узнал, где Ролан?
— Его папаша захлопнул дверь у меня перед носом. Сказал только, что его сын больше не имеет ничего общего с такими ублюдками, как мы, и что он отослал его в Трувиль.
— Вот черт…
— По крайней мере, он не в больнице.
Стоявший на сцене оратор рассуждал о том, согласятся ли коммунисты войти в объединенное левое правительство, как предложил сегодня утром Миттеран.
— Никогда! — сказал студент в твидовой куртке. — Чтобы коммунисты связались с Мендесом, они же считают его ставленником американцев!
— Плевать нам на их возню! — заорала кудрявая блондинка.
— Правильно! — крикнула девушка, похожая на Жюльет Греко[76]. — Все они жрут из одной миски!
— Миску на свалку! — подхватила другая.
— Ни голлистов, ни коммунистов, ни Миттерана!
— А нам что, закрывать лавочку?
— Ребята, о нас все забыли, они играют без нас!
— Пусть подавятся своей политикой, мы будем менять жизнь вокруг нас!
Внизу возле сцены стоял низенький толстячок в темных очках. Черные волосы выдавали в нем испанца. Он передал председателю записку, и тот уставился на него, широко раскрыв глаза. Тогда испанец передал свой паспорт, и председатель открыл рот от удивления. В зале продолжали обсуждать временное правительство. Председатель взял микрофон и в относительной тишине сказал:
— Мы немного изменим порядок выступлений, есть человек, который хочет высказаться…
— Пусть дождется своей очереди!
— Мы дадим ему слово, это поможет вывести дискуссию из тупика.
Председатель сделал знак испанцу в очках, тот поднялся на сцену, уселся рядом и, не говоря ни слова, на глазах у заинтригованного зала одним движением снял очки. У фальшивого испанца были голубые глаза, и даже издалека все узнали его улыбку и голос, когда он сказал:
— Привет, а вот и я!
Это был Кон-Бендит. Перекрасив волосы, он добирался из Германии в багажнике автомобиля, пешком, на лошади, на дирижабле — какая разница, никто этого не знал, и это было совершенно не важно. Кому какое дело, главное — Кон-Бендит вернулся в Сорбонну, а правительство осталось в дураках. Несколько долгих минут аудитория шумно ликовала, всех охватило безумное веселье. Они топали, кричали: «Нам плевать на все границы!», дурачились, обнимались, целовались, танцевали на скамьях, и Кон-Бендит с увлажнившимися от радости глазами сказал в микрофон: